Самуил Маршак - Ради жизнина земле

 
 Мы часто ропщем на свою литературу.Подводяитогимесяцаилигода, 
 мынеизменно требуем от нее чего-то большего и лучшего. 
 А между тем, внимательно оглядев русскуюпоэзиюреволюционныхлетс 
 первых ее дней до нынешних, убеждаешься, что мы и одного дня не прожилибез 
 больших поэтов, чьими именами может быть отмечено время. 
 За последние три десятилетия четко определился поэтический путьнашего 
 современника - Александра Твардовского.Еголирическиестихиипоэмы- 
 "Страна Муравии", "Василий Теркин","Домудороги"-былисобытиямив 
 литературе этих лет и не утратили с годами ни остроты, ни свежести. 
 Свое отношение к жизни и поэзии (а поэзия у него неотделимаотжизни) 
 Твардовский лучше всего выразил во вступлении - или в присказке - к "Василию 
 Теркин)": 

 А всего иного пуще 
 Не прожить наверняка - 
 Без чего? Без правды сущей, 
 Правды, прямо в душу бьющей, 
 Да была б она погуще, 
 Как бы ни была горька... 

 ИэтипростыесловапрозвучалибывустахТвардовскогослишком 
 торжественно, если бы им непредшествовалистрокиоещеболеепростых, 
 насущных вещах. Ибопоэзияегочуждапревыспренностии,поднимаясьдо 
 пафоса, не теряет связи с землей. 

 На войне, в пыли походной, 
 В летний зной и холода, 
 Лучше нет простой, природной - 
 Из колодца, из пруда, 
 Из трубы водопроводной, 
 Из копытного следа, 
 Из реки какой угодно, 
 Из ручья, из-подо льда, - 
 Лучше нет воды холодной, 
 Лишь вода была б вода. 

 О том, что значат на войне свежая вода и добрая, здоровая пища "с пылу, 
 с жару", очень выразительно сказано в "Книге про бойца". Однако"нехлебом 
 единым" - не одним только пищевым довольствием жив человек па фронте. 

 Жить без пищи можно сутки, 
 Можно больше, но порой 
 На войне одной минутки 
 Не прожить без прибаутки, 
 Шутки самой немудрой. 
 Не прожить, как без махорки, 
 От бомбежки до другой 
 Без хорошей поговорки 
 Или присказки какой... 

 С веселой шуткой, прибауткой и поговоркой (а все это досталось поэтув 
 дар очень рано, чуть ли не с колыбели) легче говорить острую, "прямо вдушу 
 бьющую" правду. Но для этого нужна еще и смелость. 
 Смолоду Твардовский берется за самые сложные иответственныетемы.В 
 мирное и военное время он всегда "на переднем крае". На двадцать пятомгоду 
 жизни он начал, а к двадцати шести годам закончил большуюпоэмуобурном, 
 еще совсем недавнем времени, когда в странерешаласьсудьбакрестьянства, 
 его будущий уклад. 
 Автор не смягчил, не сгладилтойожесточенной,ненажизнь,ана 
 смерть, борьбы, которая шла тогда в деревне, не преуменьшил сил истрастной 
 убежденности ни одной из спорящих сторон. 
 Глазамисвоегогероя,странствующегопороднойземлев поисках 
 сказочной Муравии - старинной "Муравской страны", верной "всемкрестьянским 
 правилам", - поэт долю и пристально вглядывается во все, что еще сохранилось 
 от старого и что возникает вновь. 
 И оттого так полновесно, так убедительнозвучатстроки,определяющие 
 исход борьбы, которая идет вокруг и в душепытливого,непрестанноищущего 
 героя поэмы. 

 Ты говоришь, на сколько лет 
 Такая жизнь пойдет?.. 
 Так вот, даю тебе ответ 
 Открытый и сердечный: 
 Сначала только на пять лет... 
 - А там?.. 
 - А там - на десять лет. 
 - А там?.. 
 - А там - на двадцать лет. 
 - А там?.. 
 - А там - навечно... 


 --- 

 "Страна Муравия", написанная молодым поэтомподвпечатлениемещене 
 отзвучавших событий, полна серьезной, напряженной, заботливой мысли. 
 Те, кому довелосьвтридцатомгодубытьвдеревне,немогутне 
 почувствовать правды в словах поэта: 

 Нет, никогда, как в этот год, 
 В тревоге и борьбе, 
 Не ждал, не думал так народ 
 О жизни, о себе... 

 Вся эта поэма, так эпически рассказывающая о своемвремени,вместес 
 тем лирична, как песня. 
 То и дело на пути странствований Никиты Моргунка перед нами открывается 
 чистый и свежий пейзаж. 

 Далеко стихнуло село, 
 И кнут остыл в руке, 
 И синевой заволокло, 
 Замглилось вдалеке. 

 И раскидало конский хвост 
 Внезапным ветерком. 
 И глухо, как огромный мост, 
 Простукал где-то гром. 

 И дождь поспешный, молодой, 
 Закапал невпопад. 
 Запахло летнею водой, 
 Землей, как год назад. 

 И по-ребячьи Моргунок 
 Вдруг протянул ладонь. 
 И, голову склонивши вбок, 
 Был строг и грустен конь... 

 Сколько тонких, глубоких, самых первоначальных ощущений вызывают унас 
 в душе эти спокойные, тихие строки: 

 Запахло летнею водой, 
 Землей, как год назад. 

 Мы словно вдыхаем запах воды и земли, такой знакомый с детства. Недаром 
 же по-ребячьи протянул ладонь Моргунок, когда закапал дождь. 
 Вряд ли во время работы Твардовский отдавал себе отчет в том, что слово 
 "невпопад" нужно ему здесь не столько по смыслу, сколько для того,чтобыв 
 строчке "Закапал невпопад" слышалось падение полных, тяжелых капель. 
 Это приходит само собой, когда слух поэта так обострен, чтословадля 
 негонетолькочто-тозначат,ноизвучатвсемисвоимигласнымии 
 согласными. 

 --- 

 И все же, несмотря на все эти лирическиеотступления,питающиепоэму 
 Твардовского, как питают реку донные родники, ее читаешь с темжепростым, 
 непосредственным интересом, что и хорошую, толковую прозу. 
 Не теряя своих поэтических достоинств, стихи сновастановятсячтением 
 наравне с рассказом, повестью, романом. 
 Мыпомним,какоемножестволюдейискало,переписывало,читалои 
 перечитывало у нас в стране "Василия Теркина". 
 Не многие прозаики запечатлели так смело и правдиво последнюювойнус 
 еебуднями,боями,переправами,лютымихолодами("Зол мороз вблизи 
 железа..."), как это удалось Твардовскому в "Книге про бойца". 
 Каждая строка ее говорит о том, что автор пишет о войне не состороны, 
 не по беглым впечатлениям литературного гастролера, не запылившего на фронте 
 своих ботинок. Нет, он сам воевал, пережил вместе снашейармиейгнетущую 
 тоску отступления ("Что там, где она, Россия, покакойрубежсвоя?..")и 
 радость трудно доставшихся побед. 
 Но жизнь на фронте, несмотря наеенемыслимыетяготыинеотступную 
 близость смерти, все-таки жизнь.Даещекакаяширокая,многообразная- 
 особенно тогда, когда воюет не только армия, а весь народ. 
 Есть в поэме строчки, которые читаешь, невольно затаив дыхание. 

 Кому память, кому слава, 
 Кому темная вода, - 
 Ни приметы, ни следа... 

 А рядом с полными напряжения эпизодами идут будничные фронтовыеднии 
 ночи. Такова настоящая, неприкрашенная правда войны. 
 В передышках между боями люди поют и мечтаютподгармонь,парятсяв 
 бане, лихо отплясывают на морозе, шутят, смеются. 
 Не случайно главным героем поэмы, давшим ей свое имя, оказалсябалагур 
 и гармонист Василий Теркин, которого автор рекомендует так: 

 Парень в этом роде 
 В каждой роте есть всегда 
 Да и в каждом взводе. 

 Подлинной человечностью проникнута поэма о самой кровавой и беспощадной 
 из бывших до сих пор войн. 
 Чего стоит рассказ о том, как тайком, ночью, задворками возвращаетсяв 
 родную хату солдат, пробираясь с кучкой товарищей из окружения. 

 Вот хозяин сел, разулся, 
 Руку правую - на стол, 
 Будто с мельницы вернулся, 
 С поля к ужину пришел. 
 Будто так, а все иначе... 

 - Ну, жена, топи-ка печь, 
 Всем довольствием горячим 
 Мне команду обеспечь. 

 Дети спят. Жена хлопочет 
 В горький, грустный праздник свой, 
 Как ни мало этой ночи, 
 А и та - не ей одной... 

 Вряд ли всей она ухваткой 
 Хоть когда-нибудь была, 
 Как при этой встрече краткой, 
 Так родна и так мила. 

 На одну только ночьвернулсясолдатвсвоюсемью,всвоюродную 
 деревню, но не до сна ему. 

 На крыльцо хозяин вышел. 
 Той мне ночи не забыть. 

 - Ты чего? 
 - А я дровишек 
 Для хозяйки нарубить... 

 Тюк да тюк. До света рубит. 
 Коротка солдату ночь. 
 Знать, жену жалеет, любит, 
 Да не знает, чем помочь... 

 Твардовский - прямой и законный наследник славнойрусскойлитературы, 
 которая всегда умелавыражатьбольшие,глубокие,носдержанныечувства 
 простого человека. 
 Любви, щедрой любви к жизни, к людям в его военной поэме не меньше, чем 
 гнева. 
 Недаром же как основной мотив звучат в ней слова: 

 Бой идет не ради славы, 
 Ради жизни на земле. 


 --- 

 Не все поэты вовремя достигают зрелости. Иные изних,оставивдалеко 
 позади юношеский возраст, все еще ходят в "начинающих". 
 Твардовского мы "начинающим" не помним.Вполневзрослымчеловекомс 
 немалым жизненным опытом и зрелым чувством ответственности вошел онсмолоду 
 в литературу. 
 Может быть,этомувкакой-томереспособствовалоегодеревенское 
 прошлое. В деревне семилетний паренек - уже не дитя. 
 С каждым годом, скаждойкнигоймужалегостих,всезначительней 
 становились его темы. Но, пожалуй, никогда еще голос Александра Твардовского 
 не звучал так уверенно, как в его недавней поэме "За далью - даль". 
 И в прежних поэмах автор не стеснял себя жестким сюжетнымкаркасом.А 
 сейчас, в пору зрелости,онещесвободнеечередуетдорожныеэпизодыс 
 раздумьями, наблюдения - с глубокой и сосредоточенной лирикой. 
 Свой путевой дневник он тоиделопрерываетвоспоминаниями.Мощный 
 грохот "главной кувалды" Урала напоминает ему далекий,знакомыйсдетства 
 "сиротский звон" отцовской деревенской наковальни в лесной тиши, апотоми 
 фронт, куда с уральских заводов 

 На край пылающей земли 
 Ту мощь брони незачехленной 
 Стволов и гусениц везли... 

 Большая жизнь страны тесно переплетаетсясличнойбиографиейпоэта, 
 отмеченной теми же вехами пятилеток, военных лет и мирных лет. 
 В сущности, эта поэма - своего рода записки современника. 
 Основное ее содержание выражено кратко и точно всамомзаглавии:"За 
 далью - даль". 
 Даль открывалась и в "Стране Муравии", где колесил породнойземлев 
 телеге с привязанной сзади дегтяркой Никита Моргунок. 
 Бесконечная даль была и перед Василием Теркиным, когда он пробиралсяв 
 свою часть из окружения - с запада на восток, а потом двигался в рядах армии 
 с востока на запад - 

 От родной своей столицы 
 Вновь до западной границы, 
 А от западной границы 
 Вплоть до вражеской столицы... 

 А теперь в пути сам автор. 
 Не глазами своихгероев,асобственнымиглазамивидитонстрану, 
 пересекая ее от Москвы до Урала и от Урала - через всю Сибирь-доТихого 
 океана. 
 В поэме слышится на этот разнехарактернаябытоваяречь,аголос 
 автора. 

 Я еду. Спать бы на здоровье, 
 Но мне покамест не до сна: 
 Еще огнями Подмосковья 
 Снаружи ночь озарена. 
 Еще мне хватит этой полки, 
 Еще московских суток жаль. 
 Еще такая даль до Волги, 
 А там-то и начнется даль - 
 За той великой водной гранью. 

 И эта лестница из шпал, 
 Пройдя Заволжье, Предуралье, 
 Взойдет отлого на Урал. 
 Урал, чьей выработки сталью 
 Звенит под нами магистраль. 
 А за Уралом - Зауралье, 
 А там своя, иная даль. 

 Поэт как бы заново открывает для себя те края родины, в самомназвании 
 которых уже чувствуется даль: Заволжье, Зауралье, Забайкалье... 

 --- 

 Должно быть, не случайноперваяглавапоэмыначинаетсясигналомк 
 отправлению поезда, а кончается полночным боем часов на Спасской башне. 
 Поэт отправляется не в одно, а сразу в два путешествия: по пространству 
 и по времени. Один его маршрут - Москва - Тихий океан.Другой-несколько 
 десятилетий в жизни страны. 
 Величайший в мире железнодорожный путь дает ему свободу, покой идосуг 
 для того, чтобы многое увидеть и о многом поразмыслить. 

 Есть два разряда путешествий: 
 Один - пускаться с места вдаль, 
 Другой - сидеть себе на месте, 
 Листать обратно календарь. 

 Твардовскому, как мы видим, удалось сочетать в поэме этиоба"разряда 
 путешествий". 
 Перед ним открывается дорожная даль досамогоТихогоокеанаидаль 
 времени, которая теряется в памяти детских лет и уходит в будущее. 
 Всюсвоюсознательнуюжизнь,он,поегособственномувыражению, 
 "листает обратно", пока за окном вагона верстовыми шагами проходит Сибирь. 

 Сибирь! И лег и встал - и снова 
 Вдоль полотна пути Сибирь. 
 Но как дремучестью суровой 
 Еще объят ее пустырь. 
 Идет, идет в окне экспресса 
 Вдоль этой просеки одной 
 Неотодвинутого леса 
 Оббитый ветром перестой. 

 Непонятно, есть ли какая-нибудь жизнь за стеноюэтого"неотодвинутого 
 леса". Но вот ночью мимооконпоездапроносятсяогниселений,иэтого 
 довольно, чтобы поэт почувствовал и представил себе таящуюся в тайге жизнь с 
 ее сокровенным теплом, отвоеванным у морозов и вьюг. 

 В часы дорожные ночные 
 Вглядишься - глаз не отвести: 
 Как Млечный Путь, огни земные 
 Вдоль моего текут пути. 

 Над глухоманью вековечной, 
 Что днем и то была темна. 
 И точно в небе эта млечность 
 Тревожна чем-то и скрытна... 

 И в том немеркнущем свеченье 
 Вдали угадываю я 
 Ночное позднее движенье, 
 Оседлый мир, тепло жилья, 
 Нелегкий труд и отдых сладкий, 
 Уют особенной цены, 
 Что с первой детскою кроваткой 
 У голой лепится стены... 

 Твардовский - поэт мужественный. Мы знаем силуиудаль,скакоюон 
 изображает бой или дружную работу. Мы любимегооструюшутку.Но,может 
 быть, всего дороже внемглубокаянежностьклюдям,особенноклюдям 
 "нелегкого труда", связь с которыми он сохранил на всю жизнь. 
 Об этом и сам он говорит в поэме: 

 Я счастлив тем, что я оттуда, 
 Из той зимы, 
 Из той избы. 
 И счастлив тем, что я не чудо 
 Особой, избранной судьбы. 

 Именно это ощущение, что он "оттуда, изтойзимы,изтойизбы",и 
 помогло ему так явственно вообразить жизнь, скрывающуюся вдремучейтайге, 
 увидеть за каждымпромелькнувшимвдалиогнемсемьюпоселенцев,которых 
 неведомо откуда и когда занесли сюда самые различные судьбы. 

 Так час ли, два в работе поезд, 
 А точно годы протекли, 
 И этот долгий звездный пояс 
 Уж опоясал полземли. 

 А что там - в каждом поселенье 
 И кем освоена она, 
 На озаренном протяженье 
 Лесная эта сторона. 

 И как в иной таежный угол 
 Издалека вели сюда 
 Кого приказ, 
 Кого заслуга, 
 Кого мечта, 
 Кого беда... 

 Всего четыре верно найденных,полновесныхслова-приказ,заслуга, 
 мечта, беда - и перед нами чутьлиневсяисторияпоселенцевсибирской 
 тайги. 
 И вот уже по одним огонькам в окошках и"заревамтаежныхкузниц"мы 
 узнаем оживающий, строящийся край - ту Сибирь, которой Твардовский посвящает 
 такие четкие, торжественные строки: 

 Сестра Урала и Алтая, 
 Своя, родная вдаль и вширь, 
 По гребню светом залитая, 
 С плечом великого Китая 
 Плечо сомкнувшая Сибирь! 

 --- 

 Как спорый и ладный труд человека, как его походка, бег, пляска, пение, 
 плаванье, так и стихи подчинены ритму и согласованы с дыханием. 
 Потому-тоонииобладают замечательной способностью передавать 
 движение, работу, борьбу, - если только это не изнеженные, лишенные мускулов 
 стихи. 
 Вспомним, как на глазах у нас мастерит лукистрелысказочныйкнязь 
 Гвидон. Вспомним обратный ход Невы во время наводнения или обвал в горах: 

 Оттоль сорвался раз обвал 
 И с тяжким грохотом упал 
 И всю теснину между скал 
 Загородил 
 И Терека могущий вал 
 Остановил... [4] 

 А "тяжело-звонкоескаканьепопотрясенноймостовой"![2]Атанец 
 Истоминой! [3] 
 Или хотя бы эти скромные строчки: 

 Друг милый, предадимся бегу 
 Нетерпеливого коня.... 

 Как тянет за собою санки это слово "нетерпеливый",какчувствуетсяв 
 нем живая, порывистая сила коня! 
 Действенным, работающим, а не праздным стихом владели наши лучшие поэты 
 от Державина и Пушкина до Маяковского и Твардовского. 
 Лирический стих Александра Твардовского послушноотзываетсянасамые 
 тонкие чувства и раздумья поэта. Но какую силу набирает он, изображая бойили 
 напряженную работу во время перекрытия Ангары: 

 За сбросом сброс гремел в придачу, 
 Росла бетонная гряда, 
 Но не хотела стать стоячей 
 Весь век бежавшая вода... 

 Ей зоркий глаз людской не верил... 
 Чуть стихла, силы притаив, 
 И вдруг, обрушив левый берег, 
 В тот узкий кинулась прорыв... 

 Слова команды прозвучали, 
 Один короткий взмах флажка - 
 И, точно танки РГК, 
 Двадцатитонные "минчане", 
 Качнув бортами, как плечами, 
 С исходной, с грузом - на врага... 

 Борьбу с Ангарой поэт изображает как настоящее сражение, развернувшееся 
 повсемуфронту.Внемучаствуетцелаяармия,подчиняющаясяединому 
 командованию. 
 И даже о сопротивлениирекиговоритсявпоэмепо-военному,како 
 действиях противника: 

 Река, стесненная помалу, 
 Крошила берег насыпной, 
 Всю прибыль мощных вод Байкала 
 В резерве чуя за собой. 

 Да и у самого автора поэмы есть военный опыт, накопленныйнафронтах. 
 Он отлично знает, что дух войскнеменееважен,чеморганизованностьи 
 дисциплина. 
 Наступление на Ангару "с флангов, с тыла", "по дну и подо дном"велось 
 по тщательно разработанному плану, армия была вооружена мощной техникой,но 
 в трудные и опасные минуты исход борьбы решало инойразтовоодушевление, 
 которое придает людям силы, мужество, находчивость. 
 А ведь народ на стройке был самый пестрый, сборный, "с бору с сосенки". 
 Каквсвоевремянафронте,Твардовский и здесь внимательно 
 вглядывается в лица людей разных судеб и характеров. 

 ...Сибиряками 
 Охотно все они звались, 
 Хоть различались языками, 
 Разрезом глаз и складом лиц. 
 Но цвет был общего закала: 
 Сибири выслуженный дар - 
 Под слоем летнего загара 
 Еще там зимний был загар. 

 Тут были: дальний украинец 
 И житель ближних мест - бурят, 
 Казах, латыш и кабардинец, 
 И гуще прочих - _старший_ брат. 

 И те, кого сюда чин чином 
 Везли с путевкой поезда, 
 И те, что по иным причинам 
 Однажды прибыли сюда. 
 В труде отбыв глухие сроки, 
 Перемогли урок жестокий, - 
 Всего видали до поры, 
 Бывали дальше Ангары... 

 Но все эти участники стройки - и самееначальник-"седойкрепыш, 
 майор запаса", и рядовые водители самосвалов и грузовиков, готовыеринуться 
 очертя голову на помощь машине, сползающей к воде, - все до единогосвязаны 
 между собойазартомборьбы,чувствомответственности,гордымсознанием 
 участия в таком необычном деле. 

 То был порыв души артельной, 
 Самозабвенный, нераздельный, - 
 В нем все слилось - ни дать ни взять: 
 И удаль русская мирская, 
 И с ней повадка заводская, 
 И строя воинского стать... 

 Это издавна живущее в народе слово "артельный", с которымтаксвязано 
 понятие об удалом, дружном труде, говорит здесь больше, чем могли бы сказать 
 самые торжественные тирады о трудовом подвиге или массовом энтузиазме. 
 В самых патетических строфах этой главы, гдеречьидето"празднике 
 дерзкого труда" - о победном завершении работ,Твардовскийостаетсяверен 
 себе. Он не боится принизить, притушить чувство восторга и гордостидоброй, 
 веселой шуткой. 
 Два бульдозериста, устремившиеся с двух стороннавстречудругдругу, 
 завалилинаконецтотузкийимелкийпоток,в который превратилась 
 затихающая, перекрытая Ангара. Спрыгнув с машины,каждыйизнихпротянул 
 руку другому. 

 Да, это видеть было надо, 
 Как руку встретила рука. 
 Как будто, смяв войска блокады, 
 Встречались братские войска... 

 Что дальше делать - вот задача. 
 Вдруг кто-то в голос 
 Сверху 
 вниз: 
 Целуйтесь, черти! - 
 Чуть не плача, 
 Вскричал. И хлопцы обнялись. 

 Минула памятная веха, 
 Оставлен сзади перевал, 
 И тут уже пошла потеха, - 
 Я сам кого-то обнимал. 

 Со всех бессонье и усталость - 
 Долой. Одна под смех кругом 
 Девчонка слабо отбивалась 
 От парня свернутым флажком... 

 Шутила зрелость. 
 Пела юность. 
 И, чистым пламенем горя, 
 С востока тихо развернулась 
 В треть неба дымная заря. 

 Осебе,освоемличномучастиивисторическомсобытии,которое 
 совершалось на Ангаре, Твардовский говорит более чем скромно, даже с юмором: 

 И я над кипенью студеной, 
 В числе растроганных зевак, 
 Стоял, глазел, как пригвожденный... 

 Так же шутливо пишет он о себе и в другой главе поэмы: 

 И под крутой скалой Пурсеем, 
 Как у Иркутска на посту, 
 В числе почетных ротозеев 
 В тот день маячил на мосту... 

 Это не ложная скромность и не рисовка. Поэт умеет смотреть насебясо 
 стороны тем присущимемупроницательнымислегканасмешливымвзглядом, 
 который подмечает малейшую фальшь или неловкость. Ему совестно быть праздным 
 наблюдателем трудного и серьезного дела. 
 Недаром, когда начальник строительства простодушно обращается к немус 
 прямым вопросом: 

 - Ну как, 
 Поэма будет? Чем не тема! - 

 он избегает прямого ответа и, показав глазами на работу,котораяидет 
 кругом, как бы возвращает предложенную ему не по заслугам честь. 

 - Вот она, поэма!.. 

 Начальник будто соглашается с ним. 

 - Так-то так... 

 Но оба они в эту минуту думают одно и то же: 

 ...Поэма, верно, неплохая, 
 Да жаль: покамест не твоя... 

 Перед одним из собеседников была еще не покоренная Ангара, адругойи 
 сам не знал, выйдет ли у него поэма, или все, что он здесь увидел, пережил и 
 перечувствовал, найдет для себя какое-либо иное выражение... 
 И вот поэма написана, - Правда, не об одной только Ангаре.Внимательно 
 читая ее, видишь, что автор на протяжении всего своегодолгогопутинигде 
 не был "праздным соглядатаем". Он зорко, по-хозяйски вглядывался и новые для 
 него, еще незнакомые края родины, жалея только отом,чтотакпоздноих 
 увидел, и давая совет молодым: 

 И пусть виски мои седые 
 При встрече видит этот край, 
 Куда добрался я впервые, 
 Но вы глядите, молодые, 
 Не прогадайте невзначай 
 Свой край, 
 Далекий или близкий, 
 Свое призванье, свой успех - 
 Из-за московской ли прописки 
 Или иных каких помех... 

 Если ранние стихи Твардовского были родственны народной инекрасовской 
 поэзии, то в этой своей поэме он ближе к Пушкину. 
 Это, конечно, не значит, что Твардовский повторяет великих классиков. И 
 Пушкин и Некрасов неповторимы, как не может повториться их время. 
 И все же пушкинское начало до сих пор живет встихахсамыхразныхи 
 несходных между собой поэтов, ничуть не лишая их оригинальности и новизны. 
 В этом можно убедиться на примереТвардовского.Унегосвойголос, 
 который всегда отличишь от других голосов, каким бы стихотворным размером он 
 ни пользовался. 
 Поэма "За далью - даль" написана четырехстопным ямбом - стихом, который 
 такразнообразнозвучитуДержавина,Пушкина,Лермонтова, Некрасова, 
 Тютчева, Фета, Блока. Иной разоннеузнаваем.Сравните"Цветыпоследние 
 милей" Пушкина и его же "Пророка", "Люблю грозувначалемая"и"Оратор 
 римский говорил" Тютчева. 
 Свой "Домик в Коломне" Пушкин начинает словами: 

 Четырехстопный ямб мне надоел: 
 Им пишет всякой. Мальчикам в забаву 
 Пора б его оставить... 

 Но он не оставил его мальчикам в забаву, а через три годанаписалтем 
 же размером "Медноговсадника".Искакойновой,ещеневедомойсилой 
 прозвучал этот стих, от которого Пушкин так легко, мимоходом отрекся. 
 Неуважительно отозвался оямбе-нетолькоочетырехстопном-и 
 Маяковский. Обращаясь к Пушкину в стихотворении "Юбилейное", он пишет: 

 Я даже ямбом подсюсюкнул, 
 чтоб только быть приятней вам. 

 Или: 

 Вам теперь, пришлось бы, 
 бросить ямб картавый... 

 Однако и усамогоМаяковскогосредистрочек,написанныхсвободным 
 размером, временами звучат строгие классические ямбы: 

 Мы открывали Маркса каждый том, 
 как в доме собственном мы открываем ставни, 
 но и без чтения мы разбирались в том, 
 в каком идти, в каком сражаться стане [4]. 

 Или: 

 Мой стих трудом громаду лет прорвет 
 и явится весомо, грубо, зримо, 
 как в наши дни вошел водопровод, 
 сработанный еще рабами Рима. 

 Александр Блок предпослал своей поэме "Возмездие", целикомвыдержанной 
 в ямбах, несколько слов, определяющих природу этого стихотворного размера: 
 "Я думаю, что простейшим выражениемритматоговремени,когдамир, 
 готовившийся к неслыханным событиям... развивал свои физические, 
 политические и военные мускулы, был ямб. Вероятно, потому повлеклоименя, 
 издавна гонимого по миру бичами этого ямба, отдаться егоупругойволнена 
 более продолжительное время". 
 Мускулистый, упругий ямб непредназначендляинтимнойлирики(хоть 
 ямбом и писали превосходные лирические стихи Баратынский, Тютчев, Фет, даи 
 сам Пушкин). Ямб как бы создан для поэзии, широкоохватывающейжизнь(как 
 "Евгений Онегин"), для высокой публицистики и обличительной сатиры. 
 Ямбический стих, упругой волне которогоможно-пословамБлока- 
 "отдатьсянаболеепродолжительноевремя",избралдлясвоейпоэмыи 
 Твардовский. Но как отличны его ямбы от тех, которые звучаливстихахего 
 далеких и близких предшественников. Они окрашены жизнью и бытом сегодняшнего 
 дня, богатыми интонациями устной народной речи. 

 Еще сквозь сон на верхней полке 
 Расслышал я под стук колес, 
 Как слово первое о Волге 
 Негромко кто-то произнес, 

 И пыл волненья необычный 
 Всех сразу сблизил меж собой, 
 Как перед аркой пограничной 
 Иль в первый раз перед Москвой.., 

 И мы стоим с майором в паре, 
 Припав к стеклу, плечо в плечо, 
 С кем ночь в купе одном проспали 
 И не знакомились еще... 

 И уступить спешим друг другу 
 Мы лучший краешек окна, 
 И вот мою он тронул руку 
 И словно выдохнул: 
 - Она! 

 Она! - 
 И тихо засмеялся, 
 Как будто Волгу он, сосед, 
 Мне обещал, а сам боялся, 
 Что вдруг ее на месте нет. 

 Она! - 
 И справа, недалеко, 
 Моста не видя впереди, 
 Мы видим плес ее широкий 
 В разрыве поля на пути. 

 Казалось, поезд этот с ходу - 
 Уже спасенья не проси - 
 Взлетит, внизу оставив воду, 
 Убрав колеса, как шасси... 

 По одному этому отрывку видно, как послушно служат автору егоямбына 
 протяжении всей поэмы. То онизвучатспокойно-повествовательно,тополны 
 лирического волнения, то наливаются энергией. 
 И если уж искатьвпоэмеТвардовскогосходствасостихамидругих 
 поэтов, писавших тем же размером, то прежде всего приходятнапамятьямбы 
 пушкинских поэм. 
 Делотутнетольковстихотворномразмере,ав чем-то (юлее 
 существенном и важном. 
 Вот первая встреча нашего поэта с Владивостоком и океаном: 

 Огни. Гудки. 
 По пояс в гору, 
 Как крепость, врезанный вокзал. 
 И наш над ним приморский город, 
 Что Ленин _нашенским_ назвал... 

 Такие разные - и все же, 
 Как младший брат 
 И старший брат, 
 Большим и кровным сходством схожи 
 Владивосток и Ленинград. 

 Той службе преданные свято, 
 Что им досталась на века. 
 На двух краях материка 
 Стоят два труженика брата, 
 Два наших славных моряка - 
 Два зримых миру маяка... 

 Владивосток! 
 Наверх, на выход, 
 И - берег! Шляпу с головы 
 У океана. 
 - Здравствуй, Тихий! 
 Поклон от матушки-Москвы... 

 В этих стихах есть тогордоечувстводержавности,какимпроникнуты 
 пушкинские строфы, обращенные к Петербургу. 
 Это примечательная и важная черта времени. 
 ВцарскойРоссиислова"родина"и"государство"жиливрозь, и 
 разделявшая их пропасть непрестанно росла. 
 У лучших, передовых русских людей любовь к отечеству давно уже не имела 
 ничего общегосприверженностьюкгосударству,кцарскомупрестолуи 
 правительству Российской империи. Ура-патриотическиевиршистрочилисамые 
 бездарные рифмоплеты. Да и талантливые поэты, как, например, Аполлон Майков, 
 писали плохо и плоско, если брались за казенную тему. 
 Нельзя непочувствовать,какглубокбылэтоттрагическийразрыв, 
 сравнивая величавую строфу из "Медного всадника": 

 Люблю тебя, Петра творенье, 
 Люблю твой строгий, стройный вид, 
 Невы державное теченье, 
 Береговой ее гранит... - 

 с другим четверостишием Пушкина: 

 Город пышный, город бедный, 
 Дух неволи, стройный вид. 
 Цвет небес зелено-бледный, 
 Скука, холод и гранит... [5] " 

 или с его стихами о деревне, которые уже смыкаются с поэзиейНекрасова 
 ("Румяный критик мой, насмешник толстопузый..."). 
 Впрочем,ив"Медномвсаднике"нарядусвеликолепным, парадным 
 Петербургом изображен и другой Петербург - город"бледнойнищеты",хижин, 
 ветхих домишек, некрашеных заборов. 
 Глубокое противопоставлениегосударствародинеинародуестьив 
 лирическом стихотворении Лермонтова "Родина". 

 Люблю отчизну я, но странною любовью! 
 Не победит ее рассудок мой. 
 Ни слава, купленная кровью, 
 Ни полный гордого доверия покой, 
 Ни темной старины заветные преданья 
 Не шевелят во мне отрадного мечтанья. 

 Но я люблю - за что, не знаю сам - 
 Ее степей холодное молчанье, 
 Ее лесов безбрежных колыханье, 
 Разливы рек ее, подобные морям. 
 Проселочным путем люблю скакать в телеге 
 И, взором медленным пронзая ночи тень, 
 Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, 
 Дрожащие огни печальных деревень. 

 Люблю дымок спаленной жнивы, 
 В степи ночующий обоз 
 И на холме средь желтой нивы 
 Чету белеющих берез... 

 От всего, чем богата отчизна,осталисьвдушеуЛермонтоватолько 
 "дрожащие огни печальных деревень" и "чета белеющих берез". 
 Да еще "пляска с топаньем исвистомподговорпьяныхмужичков".В 
 сущности, такую жепечальнуюипустыннуюотчизнувиделпередсобойи 
 Александр Блок. В сосредоточенномдопрозрачностистихотворении"Осенний 
 день" он писал: 

 И низких нищих деревень 
 Не счесть, не смерить оком, 
 И светит в потемневший день 
 Костер в лугу далеком... 

 Такою видели Россию подлинные патриоты отРадищевадоПушкинаиот 
 Лермонтова до Блока. 
 Но с течением времени самое это слово "патриот" было так опорочено, что 
 его стыдились порядочные люди. 
 Недаром такой язвительной интонацией проникнуто оно в стихах Некрасова: 

 Я горячим рожден патриотом, 
 Я весьма терпеливо стою, 
 Если войско несметное счетом 
 Переходит дорогу мою [6]. 

 Пушкин, с отроческих летпомнившийОтечественнуювойнудвенадцатого 
 года, мог еще любоваться смотром войск на Марсовом поле. 

 Люблю воинственную живость 
 Потешных Марсовых полей, 
 Пехотных ратей и коней 
 Однообразную красивость, 
 В их стройно зыблемом строю 
 Лоскутья сих знамен победных, 
 Сиянье шапок этих медных, 
 Насквозь простреленных в бою [7]. 

 А в стихах Некрасова уже не сияют медные шапки... 

 На солдатах едва ли что сухо, 
 С лиц бегут дождевые струи, 
 Артиллерия тяжко и глухо 
 Подвигает орудья свои. 

 Все молчит. В этой раме туманной 
 Лица воинов жалки на вид. 
 И подмоченный звук барабанный 
 Словно издали жидко гремит... 

 Это уже не "воинственная живость потешных Марсовых полей"!.. 
 Даже погоду выбрал Некрасов не такую, как Пушкин, - проливной дождь! 
 Так жемраченвизображенииНекрасоватрудтоговремени.Тути 
 "косточки русские", усеявшие полотно только что построенной железной дороги, 
 и "подобная стону" песня волжских бурлаков, идущих бечевой. 
 Казалось, никогда уже не прозвучитврусскойпоэзиипафоспобедных 
 знамен и бодрого труда... 
 Поэт наших дней - Александр Твардовский говорит о родине так: 

 Спасибо, Родина, за счастье 
 С тобою быть в пути твоем. 
 За новым трудным перевалом - 
 Вздохнуть 
 С тобою заодно. 

 И дальше в путь - 
 Большим иль малым, 
 Ах, самым малым - Все равно: 
 Она моя - твоя победа, 
 Она моя - твоя печаль, 
 Как твой призыв: 

 Со мною следуй, 
 И обретай в пути и ведай 
 За далью - даль. 
 За далью - даль! 

 В этих стихах вся широта голоса Твардовского - от произнесенных какбы 
 одним только дыханьем, почти без звука строчек: 

 Ах, самым малым - 
 Все равно... - 

 до уверенных и мужественных интонаций последней строфы: 

 Она моя - твоя победа, 
 Она моя - твоя печаль... 

 Твардовский - один из тех немногих лирических поэтов, укоторыхпочти 
 нет любовных - в общепринятом смыслеэтогослова-стихов.Носкакой 
 любовью и нежностью говорит он о детскойкроватке,что"уголойлепится 
 стены" [8], о земле, о родине. 
 В поэме "За далью - даль" родина не только заокнамидальневосточного 
 экспресса, пересекающего чуть ли не полмира. 
 Она и в сосредоточенных раздумьях поэта о ее судьбах, оеепрошломи 
 настоящем. 
 Она и в самом вагоне, в котором вместе с авторомедутнезнакомые,но 
 все же свои люди, пережившие одни и те же годы,одниитежесобытияи 
 потому понимающие друг друга с полуслова. 
 Мы с интересом знакомимся с каждым из попутчиков,которыхдвумя-тремя 
 словами представляет нам автор. 
 Далеко не всякий бытописатель-прозаик умеет таксвежо,такпо-новому 
 изображать своих современников, как это удается Твардовскому. У негозоркий 
 и цепкий глаз, живойинтересклюдямитадобраящепоткаюмора,без 
 которойне обойтись в изображении быта. 

 С людьми в дороге надо сжиться, 
 Чтоб стали, как свои, тебе 
 Впервые встреченные лица 
 Твоих соседей по купе... 

 И чтоб в привычку стали вскоре, 
 Как с давних пор заведено, 
 Полузнакомства в коридоре, 
 Где на двоих-троих окно. 

 Где моряка хрустящий китель 
 В соседстве с мягким пиджаком. 
 Где областной руководитель - 
 Не в кабинете со звонком. 

 Где в орденах старик кудрявый 
 Таит в улыбке торжество 
 Своей, быть может, громкой славы, 
 Безвестной спутникам его... 

 Где все - как все: горняк, охотник, 
 Путеец, врач солидных лет 
 И лысый творческий работник, 
 С утра освоивший буфет. 

 Все сведены дорожной далью: 
 И тот, и та, и я, и вы, 
 И даже - к счету - поп с медалью 
 Восьмисотлетия Москвы... 

 Многосложное слово "восьмисотлетие", занявшее собой почти целую строку, 
 звучит здесь громко и торжественно, точно с амвона. 
 Такие разнообразные, подчас причудливые оттенкипридастстихотворному 
 размеру выразительная разговорная интонация. 
 Пожалуй, труднее всего было авторупоказать,невпадаявшаблони 
 сентиментальность, молодую пару, еще лишеннуютехзаметныхбытовыхчерт, 
 которые приобретаются с возрастом. 

 Своя безмолвная беседа 
 У этой новенькой четы. 
 На край земли, быть может, едут, 
 А может, только до Читы. 

 Ну, до какой-нибудь Могочи, 
 Что за Читою невдали. 
 А может, путь того короче. 
 А что такое край земли? 

 Тот край и есть такое место, 
 Как раз такая сторона, 
 Куда извечно, как известно, 
 Была любовь устремлена... 

 А что ей в мире все напасти, 
 Когда при ней ее запас! 
 А что такое в жизни счастье? 
 Вот это самое как раз - 

 Их двое, близко ли, далеко, 
 В любую часть земли родной 
 С надеждой ясной и высокой 
 Держащих путь - рука с рукой... 

 С какой лирической свободой следуют в этом отрывке, обгоняя друг друга, 
 мысли, догадки, вопросы. Между нимипочтинетпрямой,строгологической 
 связи. Это скорей музыкальное, чем словесное выражение техчувств,которые 
 вызвала в душе порта встреча с юной четой, променявшей Москвунасибирские 
 дали. 
 Однако пока еще Москва - с ними, в их поезде,такнедавносмотревшем 
 всеми своими окнами на столичный вокзал. 
 Но вот наконец молодым людям приходит пора покинутьвагон,вкотором 
 все еще держится хоть немножко родного московского воздуха. 

 И мы своим молодоженам, 
 Когда настала их пора, 
 На остановке всем вагоном 
 Желали всякого добра... 

 И вот они на том вокзале, 
 Уже в толпе других людей.. 
 И мы глядим на них глазами 
 Минувшей юности своей... 

 Все свои внешние впечатления Твардовский как бы погружает влирическую 
 глубину. Всюду, куда бы ни забросила его судьба, он вносит душевное теплои 
 доброе чувство уюта. Для этого не нужно никакой особеннойобстановки.Даже 
 крыши и стен может не быть. Был бы только живой человек. 
 Вспомним, как спит на войне Василий Теркин. 

 Тяжела, мокра шинель, - 
 Дождь работал добрый. 
 Крыша - небо, хата - ель, 
 Корни жмут под ребра. 

 И уж совсем хорошо человеку, если он не один, если у негоестьскем 
 перемолвиться словом. 
 У полевой кухни, привалясь ксосне,ведетбеседу"навойненасчет 
 войны" тот же Теркин, - объясняет бойцам, что такое малый, средний и главный 
 "сабантуй". 
 И, даже заняв покинутый немцами дзот, он чувствует себя как дома. 

 Прочно сделали, надежно... 
 Тут не то, что воевать, 
 Тут, ребята, чай пить можно, 
 Стенгазету выпускать... 

 Непривычный, непохожий 
 Дух обжитого жилья: 
 Табаку, одежи, кожи 
 И солдатского белья... 

 И когда к разбитому,развороченномуснарядаминакатуподходятнаши 
 бойцы, они слышат из глубины голос: 

 - Хлопцы, занята квартира! 

 Ну,ужеслиэто-квартира,токакженазватьспальныйвагон 
 дальневосточногоэкспресса,"гдеестьирадиов охоту, и самовар 
 проводника"? 

 Вагонный быт в дороге дальней, 
 Как отмечалось до меня, 
 Под стать квартире коммунальной, 
 Где все жильцы - почти родня... 

 Автор не забываетприэтом,чтоввагоне,какивкоммунальной 
 квартире, попадаются всякие соседи: и тот, 

 Что любит в общем коридоре 
 Торчать, как пень, и застить свет... 

 И тот, кто пьет всех больше чая, 
 Притом ворчит, что чай испит, 
 И, ближних в храпе обличая, 
 Сам, как зарезанный, храпит... 

 Однакоже,несмотрянавсенеудобстватакого "сосуществования", 
 Твардовский говорит: 

 И на путях большого мира 
 Мне дорог, мил и этот мир... 

 Съезжает вдруг жилец с квартиры, 
 Вдруг сходит спутник-пассажир... 

 И пусть с тобой он даже спички 
 Не разделил за этот срок, 
 Но вот уже свои вещички 
 Он выдвигает за порог. 

 Вот сел у двери отрешенно, - 
 Уже на убыль стук колес, - 
 Вот встал и вышел из вагона 
 И жизни часть твоей унес... 

 Из вагона ушел всего толькослучайныйпопутчик,доехавшийдоместа 
 назначения или до пересадки. Почему жеон"жизничастьтвоейунес"?Не 
 слишком ли это сильно сказано? 
 Нет, каждый из нас может вспомнить, как грустно и даже немножкообидно 
 бывает нам, когда человек, который провел снамивдорогедолгоевремя, 
 как-то сразу становится чужим и теряет всякийинтерескнамиковсему 
 вагону, едва только поезд начинает сбавлять скорость. 
 Твардовскийхорошознает,какмалонадо, чтобы между людьми, 
 встретившимися ненадолго, возникли какие-то душевные отношения,апотоми 
 привычка друг к другу. 
 Понимание этой глубокой связимеждулюдьми-однаизсущественных 
 особенностей дарования Твардовского. 
 У него как бы двойное зрение. Одним он охватывает большие масштабы, без 
 которых не обходится ни однаизегопоэм,адругимподмечаетмалейшие 
 подробности быта и едва уловимые оттенки чувств. 
 Кажется, будто онбоитсяупустить,потерятьхотьоднудрагоценную 
 крупинку из сокровищницы жизни и оттоготакпристальноприглядываетсяко 
 всему, что встречает на пути. 
 О своей любви к жизни, к жилому, житейскому он хорошо говоритвочень 
 серьезном, хоть и слегка шутливом четверостишии: 

 Я счастлив жить, служить Отчизне, 
 Я за нее ходил на бой. 
 Я и рожден на свет для жизни - 
 Не для статьи передовой. 

 Нигде поэты не писалитакмногоодалях,каквРоссии.Чтодля 
 англичанина море, то длярусскогобезмерныепросторыравнин.Недаромв 
 народных песнях о дороге, сложенных унасвстране,столькораздольяи 
 раздумья. 
 Даль манила людей, но она же пугала и томила их своей беспредельностью. 
 Даже ясному и светлому сознанию Пушкина в разгулявшейся средь неведомых 
 равнин вьюге мерещились кружащиеся рои бесов. 

 Там верстою небывалой 
 Он торчал передо мной; 
 Там сверкнул он искрой малой 
 И пропал во тьме пустой... [9] 

 Этонепростое"описаниеметели",какдумаютбедные школьники, 
 вынужденные заучивать стихи наизусть. ВлирическихстихахПушкинавстает 
 образ пустынной, беспредельной, полупризрачной России, где метельзастилает 
 перед одиноким путником даль. 
 Не так давно, всего за несколько лет дореволюции,отехже"далях 
 необъятных" писал Александр Блок. 

 Чудь начудила, да Меря намерила 
 Гатей, дорог да столбов верстовых... [10] 

 Или: 

 За снегами, лесами, степями 
 Твоего мне не видно лица. 
 Только ль страшный простор пред очами, 
 Непонятная ширь без конца? [11] 

 Конечно, и эти стихи говорили не только о русской шири, гдетаклегко 
 затеряться, но и о неизвестных еще судьбах родины... 
 А воттеперьодаляхпишетАлександрТвардовский.Онивэтом 
 прямойнаследник народной и классической поэзии. 
 В его стихах тоже порой слышишь ту смутную тревогу, которой не может не 
 чувствовать поэт перед неведомой далью. 
 С какой настороженностью говорит он о поясе"земныхогней"втайге, 
 напомнившем ему Млечный Путь: 

 И точно в небе эта млечность 
 Тревожна чем-то и скрытна... 

 Однако, если судить по его поэме, бесконечная даль некажетсяемуни 
 страшной, ни призрачной. 
 Дорога открывает переднимкрая,впервыевыходящиеизтумана,из 
 небытия, из безвестности. Пусть они сохранили еще свою "суровую дремучесть", 
 но там, где было вековое безлюдье, с каждым днемстановитсябольшежизни, 
 движения, шума работы. 
 Когда-то даль неизменно называли "туманной". И возникалвопрос:ане 
 утратит ли она своего поэтического очарования, если разойдется 
 заволакивающая ее дымка тумана? 
 Да, утратит. Но только для тех, кто больше любит дымку, чем самую даль. 
 А для умного и зоркого порта она становится ещезаманчивее,когдане 
 теряется во мгле, а открывает за собой все новые и новые дали.Задалью- 
 даль. 
 В этой поэме речь ведется от первого лица. Но и в других поэмах того же 
 автора, где он предоставляет слово своим героям, а сам остаетсязасценой, 
 мы неизменно ощущаем его присутствие. 
 Нельзя понять и оценить поэзию Твардовского, не почувствовав,вкакой 
 мере вся она, до самых своих глубин, лирична. И вместестемонашироко, 
 настежь открыта окружающему миру и всему, чем этот мирбогат,-чувствам, 
 мыслям, природе, быту, политике. 
 Такое сочетание большого охвата жизни с лирической глубиной идет,быть 
 может, еще от народной поэзии, от тех старинных песен и дум, которые какбы 
 размышляли вслух на дорогах, базарах и ярмарках о временах давно минувшихи 
 недавних, о жизни, о любви, о человеческих судьбах. 
 Впрочем, не только в народной, но ивнашейлитературнойпоэзии,в 
 лучших ее образцах, лирика всегдавыходиладалекозапределыузколичных 
 переживаний. 
 У Твардовского она, пожалуй, свободнеепроявляетсявпоэмах,чемв 
 отдельных стихотворениях. Очевидно, ему нужен какой-то разгон. 
 Потому-то, может быть, он и не связал себя в своей последнейпоэмени 
 сюжетом, ни общим героем. Все раздумья, воспоминания, даже сцены иэпизоды, 
 изображенные с такиммастерством,которомумогбыпозавидоватьхороший 
 прозаик, - все это видишь не на поверхности, а сквозь чувства автора. 
 Таков и рассказ о встрече с другом в тайге на станции Тайшет. 
 Дружбе отведено много меставстихахипоэмахТвардовского-той 
 крепкой, но сдержанной в своихвнешнихпроявленияхдружбе,какаябывает 
 между мужественными и великодушными людьми. 
 Этим чувством до краев полныстихиПушкина,обращенныеклицейским 
 товарищам; оно пронизывает чуть ли не всепесниРобертаБернса,однаиз 
 которых даже стала у него на родине гимном дружбы. 
 В стихах, посвященных дружбе и друзьям, к чувству радости почтивсегда 
 примешивается и неизбежная доля грусти. Недаром Пушкин немоготволнения 
 дочитать вслух до конца одну из своих "Лицейских годовщин". 
 Но та печаль, которою овеяна встреча на станцииТайшет,совсеминого 
 рода. 
 Приступая к этой главе, автор как бы собирает все свои душевные силыи 
 начинает рассказ спокойно и четко: 

 И дружбы долг, и честь, и совесть 
 Велят мне в книгу занести 
 Однойсудьбы особой повесть, 
 Что сердцу встала на пути... 

 Должно же было случиться так, чтобы по дороге на восток герой поэмы(а 
 можетбыть,ивсамомделеавтор)встретилсянапятьминут после 
 семнадцатилетней разлуки с другомдетства,едущимвобратнуюсторону- 
 свостока на запад. 
 О прошлом своего друга поэт говорит в самых общих чертах, но есть в его 
 словах нечтотакое,чтозаставляетнасприслушатьсякнимиужене 
 отрываться от рассказа до конца. 

 А речь идет о старом друге, 
 О лучшем сверстнике моем. 
 С кем мы пасли скотину в поле, 
 Палили в залесье костры. 
 С кем вместе в школе, 
 В комсомоле 
 И всюду были до поры. 
 И врозь по взрослым шли дорогам 
 С запасом дружбы юных дней. 
 И я-то знаю: он во многом 
 Был безупречней и сильней... 


 Вот, в сущности, и все, что рассказал о нем поэт. 
 Мы так и не знаем, да и не узнаем до конца поэмыниименидруга,ни 
 подробностей его жизни. Но это и не важно. Ведь речь идет не окакой-нибудь 
 исключительной судьбе (хоть автор в своем вступлении и называет ееособой), 
 а о такой, на которую похожи многие известные нам судьбы. А для того,чтобы 
 приковать наше самое пристальное вниманиекрассказу,вполнедовольнои 
 нескольких слов, добавленных автором: 

 Я знаю, если б не случиться 
 Разлуке, горшей из разлук, 
 Я мог бы тем одним гордиться, 
 Что это был мой первый друг. 
 Но годы целые за мною, 
 Всей этой жизни лучший срок - 
 Та дружба числилась виною, 
 Что мне любой напомнить мог... 

 Мыужеснетерпениемждемпоявлениядруга.Ноавтор почему-то 
 оттягивает минуту встречи с ним и как бы намеренно уводит нас в тот "простой 
 и в меру быстрый" дорожный быт, которыйлишьизредкаслужитемуглавной 
 темой, а чаще заполняет какие-то промежутки - антракты между действиями. 
 То ли автор, сам того не сознавая, боится предстоящей боли, которуюон 
 однажды уже испытал, то ли хочет, чтобы эта встреча была длянасстольже 
 неожиданной, как в свое время для него. 
 А дорожный быт онумеетпоказыватьстакимаппетитом,чтоинас 
 заражает желанием бросить все дела и махнуть куда-нибудь подальше - ну, хотя 
 бы в тот же Владивосток. 
 Богатством своего пассажирского опытаТвардовский,пожалуй, 
 превзошелвсех своих предшественников-поэтов. 
 У Фета железная дорогабылаещесовсемголой,необжитой,холодной 
 (скорость, грохот "мгновенных мостов" да облитый лунным серебромпейзажза 
 вагонными окнами. Вот и все!).МноголетспустяБлокнаполнилжелезные 
 коробки вагонов "тысячью жизней" и согрел человеческим теплом. 
 А уж Твардовскому железнодорожная обстановка так знакома и мила, что он 
 может говорить о ней, как о природе. Для него она часть жизни. 

 Стояли наш и встречный поезд 
 В тайге на станции Тайшет. 
 Два знатных поезда, и каждый 
 Был полон судеб, срочных дел 
 И с независимостью важной 
 На окна встречного глядел... 

 Я вышел в людный шум перронный, 
 В минутный вторгнулся поток 
 Газетой запастись районной, 
 Весенней клюквы взять кулек. 

 В толпе размять бока со смаком, 
 Весь этот обозреть мирок - 
 До окончаний с твердым знаком 
 В словах "Багажъ" и "Кипятокъ"... 

 Так, благодушествуя вволю, 
 Иду. Но скоро ли свисток? 
 Вдруг точно отзыв давней боли 
 Внутри во мне прошел, как ток... 


 И вот, наконец, встреча... 
 Всего четыре страницы в книжке карманногоформата.Аразговормежду 
 встретившимися друзьями - не больше, если не меньше одной странички. 
 И все же эта глава поэмы -настоящаяповесть.Авторбылсовершенно 
 прав, когда так назвал еевсвоемвступлении.Даещекакаясложнаяи 
 глубокая повесть! 
 Тут и огромные пространственные масштабы (Тайшет - Владивосток и Тайшет 
 - Москва), и очень большие для человеческой жизни масштабы времени, итакие 
 разные судьбы, разделившие, точно пропасть, двух земляков, двухровесников, 
 двух товарищей детства. Но каждый из них всеэтигодыразлукичувствовал 
 неразрывную связь с другим. 
 Поэт говорит: В труде, в пути, в страде походнойЯнеразлученбылс 
 одной И той же думой неисходной, - Да, я с ним был, как он со мной... 

 И те же радости и беды 
 Душой сыновней ведал он: 
 И всю войну, 
 И День Победы, 
 И дело нынешних времен. 

 Я знал: вседневно и всечасно 
 Его любовь была верна. 
 Винить в беде своей безгласной 
 Страну? 
 При чем же здесь страна! 

 Он жил ее мечтой высокой, 
 Он вместе с ней глядел вперед. 
 Винить в своей судьбе жестокой 
 Народ? 
 Какой же тут народ!.. 

 Такова суть этой большой и сложной повести. 
 А сама встреча? 

 Встреча дана с той строгой и честной точностью,котораясоответствует 
 серьезноститемы.Ниодногоневерногозвука,ниодноголишнего или 
 чрезмерного слова. 
 Русская литература -ипоэзияипроза-издавнаумеласохранять 
 жизненную правду в самых исключительных, из ряда вон выходящих положениях. 
 А в таком, как это? Да еще в тесных рамках времени, отведенногожизнью 
 и автором на столь необычную сцену,-небудетлионаповерхностнойи 
 беглой? 
 Нет, в нескольких скупых строчках автор сумел нетолькопередатьнею 
 значительность этого короткого и случайного свидания, но ипоказатьнамс 
 предельной отчетливостью облик своею друга - его возраст, повадку, характер, 
 его отношение к жизни, к родине. 
 Верный правде, поэт беспощаден к самому себе. 

 Кого я в памяти обычной, 
 Среди иных потерь своих, 
 Как за чертою пограничной, 
 Держал - он, вот он был, 
 в живых... 

 Я не ошибся, хоть и годы 
 И эта стеганка на нем. 
 Он! И меня узнал он, с ходу 
 Ко мне работает плечом. 

 И чувство стыдное испуга, 
 Беды пришло еще на миг, 
 Но мы уже трясли друг друга 
 За плечи, за руки... 
 - Старик! 

 Из чего, из каких подробностей складывается у нас первоепредставление 
 о человеке, которого мы никогда не видели? Ну, упомянутаяужестеганкада 
 еще "седина, усталость глаз", "зубов казенных блеск унылый"...Вотивсе, 
 кажется. 
 Но, пожалуй, нам яснее рисуютегоневнешниеприметы,анесколько 
 произнесенных им слов и два-три его жеста. 
 Послепервойминутывстречимеждудрузьями происходит какой-то 
 неловкий, бессвязный, отрывистый разговор. Начинает его автор: 

 - Ну вот, и свиделись с тобою. 
 Ну, жив, здоров? 
 - Как видишь, жив 
 Хоть непривычно без конвоя, 
 Но так ли, сяк ли - пассажир 
 Заправский: с полкой и билетом... 
 - Домой? 
 - Да как сказать, где дом... 
 - Ах, да! Прости, что я об этом... 
 - Ну, что там, можно и о том. 

 Одна эта простая, великодушная фраза ("Ну, что там,можноиотом") 
 говорит нам так много о незнакомом человеке, а заодно и обавторе,который 
 умеет слышать такие замечательные полутона человеческой речи. 
 Но вот ужекороткоесвиданиеначинаетказатьсяобоимсобеседникам 
 слишком длинным. На серьезный разговор времени не хватает, анаслучайные, 
 пустые вопросы и ответы, пожалуй, его чересчур много. 

 Стоим. И будто все вопросы. 
 И встреча как ни коротка, 
 Но что еще без папиросы 
 Могли мы делать до свистка? 
 Уже его мы оба ждали, 
 Когда донесся этот звук. 
 Нам разрешали наши дали 
 Друг друга выпустить из рук... 

 Поезд трогается. Мы вместе с автором отъезжаем от станции, а человекв 
 стеганке (ну как его иначе назвать, если автор не дал емуимени!)остается 
 на платформе. 

 И тут, на росстани тайшетской, 
 Когда вагон уже потек, 
 Он, прибодрившись молодецки, 
 Вдруг взял мне вслед под козырек... 

 Как идет этотвоенный,хотьиполушутливыйжестседомучеловеку, 
 мужественно сохранившему в бедах все самое святое и дорогое - веру вжизнь, 
 верность родине и друзьям. 

 И все. И нету остановки. 
 И не сойти уже мне здесь. 
 Махнув на все командировки, 
 Чтоб в поезд к другу пересесть... 

 Бежал, размеченный столбами, 
 Как бы кружась в окне, простор. 
 И расстоянье между нами 
 Росло на запад и восток... 

 Все, о чем говорилось здесь, - дело прошлое. Тольковозвращениедруга 
 на запад - дело нынешнее. 
 Но для чего же вспоминать прошлое, растравлять старые раны? 
 А для того, чтобы события, которые переживает родина, глубже ложились в 
 сердца людей, а не скользили по поверхности. 
 Но, пожалуй, лучше ответитьнаэтотвопроссловамисамогоавтора, 
 которыми он начинает и кончает главу: 

 Но мне свое исполнить надо, 
 Чтоб в даль глядеть наверняка. 

 Так вот что ещезначитвпоэмеТвардовскогодаль.Этонетолько 
 пространственное понятие, это и даль времени - будущее. 
 Но и в пространстве, и во времени даль неразрывно связана с близью. Она 
 - ее продолжение. 
 И для того, чтобы смотреть "наверняка" в даль будущего, надо относиться 
 честно к настоящему и не оставаться в долгу у прошлого, вернее, у правды,- 
 даже если для этого приходится иной раз бередить старые раны. 

 --- 

 Автор называет свою книгу "дорожной тетрадью". 
 Бодро и заманчиво звучат слова: Давай-ка, брат, давай поедем: Не только 
 свету, что в окне. 

 А между тем это сказано в горькие итревожныеминуты.Поэтнадеется 
 догнать в дороге молодость, которая сейчас нужна ему"дозарезу",гораздо 
 нужнее, чем в пору настоящей молодости и безвестности. 
 И не только молодость надо ему догнать,ноивремя,откоторогос 
 возрастом иной раз незаметно для самого себя отстаешь. 

 ...А время жмет на все железки, 
 И не проси его: - Постой! 

 Повремени, крутое время, 
 Дай осмотреться, что к чему. 
 Дай мне в пути поспеть со всеми, 
 А то, мол, тяжко одному... 

 Дважды в этой поэме автор сравнивает себя с солдатом. 
 Здесь, вразговореовремени,котороенеупросишьподождать,он 
 вспоминает случайно отставшего от полка солдата, который 

 Бредет обочиной дороги. 
 Туда ли, нет - не знает сам 
 И счет в отчаянной тревоге 
 Ведет потерянным часам. 
 Один в пути - какой он житель! 
 Догнать, явиться: виноват, 
 Отстал, взыщите, накажите... 
 А как наказан, так - солдат! 

 И в последней главе, прикидывая на глаз, много ли онуспелсказатьв 
 своей поэме, автор обращается к читателю с просьбой: 

 ...Суди по правде, как солдата, 
 Что честно долг исполнил свой. 

 Он воевал не славы ради. 
 Рубеж не взял? И сам живой? 
 Не представляй его к награде, 
 Но знай - ему и завтра в бой. 

 Помимо меткости и точности обоих примеров, они и самипосебе-без 
 отношения к тому, о чем говорится в Этой главе, - замечательны. Надо отлично 
 знать и по-настоящему любить русского солдата,чтобыговоритьонемтак 
 проникновенно и глубоко. 
 Пуститься или, по выражению автора, "броситься" в дорогупобудилоего 
 вместе со многим прочим и воспоминание о своих военных - солдатских - годах. 

 Иль не меня четыре года, 
 Покамест шла войны страда, 
 Трепала всякая погода, 
 Мотала всякая езда... 

 Тот, кто провел на фронте несколько лет и уцелел физически иморально, 
 хранит в душе не только память об опасностях, горьких утратахиневзгодах, 
 которые несет с собой война. Он помнит и другое: напряженноеощущениеясно 
 осознанной общей цели, фронтовую дружбу, товарищеское единство, ту слитность 
 чувств, которой потом, в мирной жизни, ему на первых порахдажекак-тоне 
 хватало. 
 И уж, во всяком случае, на фронте человек идет в ногу со своейчастью, 
 а значит - и со своим временем. 
 Оттого-то, видимо, и был так сложендлямногихпереходотвоенного 
 уклада жизни к мирному. 
 Конечно,всерадовалисьпокою,безопасности,встречесблизкими, 
 освобождению от строгой военной дисциплины. Но легче возвращались кмирному 
 быту те, кто и здесь раньше или позже почувствовал себя в строю. 
 Каждому из нас нужна насыщенная жизнь, а не слабый ее раствор, нужен "в 
 меру быстрый", а не вялый ход времени - такой, какой мы ощущаем в борьбеи, 
 пожалуй, еще большетогда,когдамыувлеченыцелеустремленнойработой, 
 которая у нас на глазах что-то в жизни изменяет и двигает вперед. 
 - У писателя работа неровная и капризная. То она летит пакрыльях,то 
 ползет, как черепаха, то сближаетегосжизньюилюдьми,безсвязис 
 которыми он не писатель, то надолго отъединяет, таккаквременамитребует 
 одиночества и сосредоточенности. 
 И тут приходит иной раз ему на помощь дорога. 
 В дальней дороге он иодинок,инаходитсявпостоянномобщениис 
 людьми, со страной, с природой. 
 В ней есть четкий ритм. Есть какой-то фон и аккомпанемент для его мысли 
 и работы. 
 Вдороге с необыкновенной наглядностью встречаются время и 
 пространство, ибо километры рассчитаны по минутам, иоднообразиедорожного 
 быта сочетается с быстрой сменой впечатлений. 
 А маршрут, который избрал для себя Твардовский, особенный: он идеткак 
 будто прямо навстречу времени-ктемместам,гдевернеевсегоможно 
 заметить происходящие в наше время перемены. 
 Недаром, уже близясь к концу дороги, поэт пишет: 

 Сто раз тебе мое спасибо, 
 Судьба, что изо всех дорог 
 Мне подсказала верный выбор 
 Дороги этой на восток. 

 И транссибирской магистралью, 
 Кратчайшим, может быть, путем 
 Связала с нашей главной далью 
 Мой трудный день и легкий дом. 

 Судьба, понятно, не причина, 
 Но эта даль всего верней 
 Сибирь с Москвой сличать учила, 
 Москву с Сибирью наших дней. 

 Вот каким содержанием наполнил, одушевил, в самомбуквальномзначении 
 слова, дорогу Твардовский. 
 Чего только не вобрала из жизни его поэма! 
 Как бы оправдываясьпередчитателемзасвои,можетбыть,слишком 
 "длительные дали", автор говорит: 

 А сколько дел, событий, судеб, 
 Людских печалей и побед 
 Вместилось в эти десять суток, 
 Что обратились в десять лет! 

 Полушутяонпроситпрощенияизато,чтоне приправил поэму 
 каким-нибудь интересным сюжетцем -таким,которыйнетребуетотчитателя 
 напряженного внимания, ибо течет по давно проложенному руслу. 

 Ах, сам любитель я, не скрою, 
 Чтоб с места ясен был вопрос - 
 С приезда главного героя 
 На новостройку и в колхоз, 
 Где непорядков тьма и бездна, 
 Но прибыл с ним переворот. 
 И героиня в час приезда 
 Стоит случайно у ворот... 


 Нет, публика не найдет в поэме ни давно знакомых героев, нипривычного 
 сюжета. 
 Вот и питайся, читатель, словно воздухом,далями,людскимисудьбами, 
 чувствами и раздумьями - всем, что перечислил здесьпоэт,ибудьдоволен 
 хотя бы тем, что и сам попал вместе с автором в герои поэмы. 
 Ведь автор так и пишет: 

 ...Всего героев - 
 ты да я, 
 Да мы с тобой. 
 Так песня спелась. 
 Но, может, в ней отозвались 
 Хоть как-нибудь наш труд и мысль, 
 И наша молодость и зрелость. 
 И эта даль, 
 И эта близь? 
 Хорошо, когда поэт, работая над книгой, может рассчитывать на читателя, 
 которому не нужны исхоженные пути в литературе. 
 Впоэмеупоминаютсявсякиечитатели:и"строгий наставник", и 
 "льстецнеосторожный", и "начетчик", и "цитатчик", и "не судья, апрокурор", 
 и такой, который тратит полпенсии на почтовые расходы и пишет 

 ...письма в "Литгазету", 
 Для "Правды" копии храня. 

 Но есть ичитатель-"другизсамыхлучших,извсехпопутчиков 
 попутчик, из всех своих особо свой". 
 Уже по одному этому дружескому обращению к нему видно, что он и в самом 
 деле существует и автор знает его адрес. 
 Поэма состоит из отдельных, почти самостоятельных глав. Общее уних- 
 только время действия, края, по которым путешествует автор, да он сам. 
 Впрочем, есть в поэмеещеоднасвязующаянить-самаяпростаяи 
 естественная: дорога. 
 С незапамятных времен она служила в литературеканвойдлязатейливых 
 приключений так называемых "странствующих героев". 
 И хоть внешней фабулы у Твардовского не слишком много, все же его поэма 
 сродни повестям этого рода. 
 Дорога подразумевается уже в самом ее заглавии.Икакбыдалекони 
 отходил от дороги автор в своих лирических отступлениях, рано или поздноон 
 к ней возвращается. 
 Как видно, эта "связующая нить" неслишкомсвязываетегосамого.В 
 дороге и в поэме он чувствует себя, как дома. 
 Он ипишетосвоемдальнеммаршрутезапросто,безромантической 
 приподнятости. 

 В такой дороге крайне дорог 
 Особый лад на этот срок, 
 Чтоб все тебе пришлося впору, 
 Как добрый по ноге сапог... 

 Это будничное, но так пришедшееся здесь впору сравнение нивмалейшей 
 степени нелишаетпоэтичностиглаву,гдедорогаизображаетсявтаких 
 масштабах: 

 А скажем прямо, что не шутки - 
 Уже одно житье-бытье, 
 Когда в дороге третьи сутки 
 Еще едва ли треть ее. 

 Когда в пути почти полмира 
 Через огромные края 
 Пройдет вагон - твоя квартира, 
 Твой дом и улица твоя. 

 Автор должен был сохранить в памяти свое первое, самое непосредственное 
 ощущение дороги, поезда и себя в поезде, чтобы написать такие строки: 

 Нет, хорошо в дороге долгой 
 В купе освоить уголок 
 С окошком, столиком и полкой 
 И ехать, лежа поперек 
 Дороги той... 

 Это сказано настолько просто и конкретно, что и мы ощущаем - явственно, 
 почти физически - движение поезда. 
 Малейшая подробность, подмеченная автором впути,вызываетиунас 
 множество милых сердцу воспоминаний. 
 Мы помним, как манили нас своей загадочностью и каким-то особеннымуютом 
 домик железнодорожника иликакая-нибудьнезначительнаястанция, 
 промелькнувшие за окном вагона. 
 У Твардовского мы читаем: 

 И сколько есть в дороге станций, 
 Наверно б, я на каждой мог 
 Сойти с вещами и остаться 
 На некий неизвестный срок... 

 Это все та же неутолимая жадность поэтаковсему,чемтолькоможет 
 порадовать человека самая простая, скромная, неприхотливая жизнь. 
 Твардовскомужалконавсегдаупуститьхотьоднуизмногочисленных 
 станций, в которой таится свой особый незнакомый мир. 

 --- 

 Новоднойизглавэтой"дорожнойтетради"дорогадажеи не 
 упоминается. 
 В нейнетнивагонногобыта,пипутевыхнаблюдений,нипервого 
 знакомства с новыми краями, куда на полном ходу "врывается"дальневосточный 
 экспресс. 
 Глава эта, первые строчки которойпохожинавступлениекэпической 
 поэме, стоит как-то особняком среди других глав и-покрайнеймере,на 
 первый взгляд - не имеет никакого отношения к "дневнику", как называетсвою 
 поэму автор. 
 Начинается онаэнергично,наполномподъемеизвучитклассически 
 строго: 

 ...Когда кремлевскими стенами 
 Живой от жизни огражден, 
 Как грозный дух он был над нами, - 
 Иных не знали мы имен. 

 Гадали, как еще восславить 
 Его в столице и селе. 
 Тут ни убавить, 
 Ни прибавить, - 
 Так это было на земле... 


 Но уже в следующих строфах мыузнаемлирическийголосТвардовского. 
 Серьезно и сердечно обращается он ксвоемусверстнику,скоторымвместе 
 начинал жизнь: 

 Мой друг пастушеского детства 
 И трудных юношеских дней, 
 Нам никуда с тобой не деться 
 От зрелой памяти своей. 

 Да нам оно и не пристало 
 Надеждой тешиться: авось 
 Уйдет, умрет - как не бывало 
 Того, что жизнь прошло насквозь. 

 Нет, мы с тобой другой породы, - 
 Минувший день не стал чужим. 
 Мы знаем те и эти годы 
 И равно им принадлежим... 

 В сущности, и эта глава - страница дневника, к тому жеоднаизсамых 
 значительных. И если первая ее строфа полна энергии и звучитуверенно,как 
 вывод, - это значит только, чтоейпредшествоваланапряженнаявнутренняя 
 работа, которую мы чувствуем и здесь, в обращении к другу.Тольконапомнив 
 себе самому и своему сверстнику, что им никуда не деться "отзрелойпамяти 
 своей", от "минувшего дня", закоторыйонинесутответственность,автор 
 считает себя вправе снова вернуться к теме первой строфы. 

 Так это было: четверть века 
 Призывом к бою и труду 
 Звучало имя человека 
 Со словом Родина в ряду. 

 Оно не знало меньшей меры, 
 Уже вступая в те права, 
 Что у людей глубокой веры 
 Имеет имя божества. 

 И было попросту привычно, 
 Что он сквозь трубочный дымок 
 Все в мире видел самолично 
 И всем заведовал, как бог... 


 В ту "четверть века", о которойидетздесьречь,целикомуложилась 
 молодость поэта, его друга, да и всего их поколения, которое, как сказанов 
 поэме, пронесло в сердце имя Сталина по пятилеткам, апотомипофронтам 
 войны. 

 Это были годы, когда: 

 ...Страна, держава 
 В суровых буднях трудовых 
 Ту славу имени держала 
 На вышках строек мировых. 

 И русских воинов отвага 
 Ее от волжских берегов 
 Несла до черных стен рейхстага 
 На жарком темени стволов... 

 Все это помнит автор, и если он взялся за эту главу, то для того, чтобы 
 со ступени нынешнего дня яснее увидеть и понять прошлое и свое место в нем. 
 А еще для того - "чтоб в даль глядеть наверняка". 
 Кэтойэпохебудут,конечно,неоднократновозвращатьсяисторики, 
 романисты, драматурги, поэты. Но было бы странноидажекак-тосовестно, 
 если бы литература последних летобошлаеемолчанием,несказавсвоего 
 поэтического слова, которое всегда так нужно народу. 
 Твардовский и здесь не оставил пустой страницывсвоемдневнике.Он 
 знает: 

 Кому другому, но поэту 
 Молчать невыгодно и тут, 
 Его к особому ответу 
 Назавтра вытребует суд. 

 Пусть в этой главе, занимающей всего два десятка страниц,нетстрогой 
 последовательности, пусть далеко не все внейсказано.Новедьто,что 
 написал поэт, - не историческая картина, неисследованиеинестатья,а 
 взволнованное свидетельство современника. 
 Он и сам говорит: 

 ...Пускай не мне еще то слово, 
 Что емче всех, сказать дано... 

 А разве могла бы обойтись без этой главы лирическая поэма, подкоторой 
 стоят две даты: 1950-1960! 
 И поэму и дорогу поэт затеял с одной и той же целью: охватитьвзглядом 
 сегодняшний день страны. 
 Твардовский всегда был поэтом современности. Он писал о событияхвте 
 дни, когда они совершались, непользуясьпреимуществами,какиебываюту 
 людей, которые смотрят событиям вслед. Но зато у него есть свое преимущество 
 - возможность передать современникам и сохранить длябудущеговесьжари 
 энергию своего времени. 
 Но, говоря о настоящем, он помнит и прошлое. А все, чтоонговорито 
 прошлом, неразрывно связано с настоящим. 
 Торжество победы не заглушает у него памяти о погибших: 

 О том ли речь, страна родная, 
 Каких и скольких сыновей 
 Недосчиталась ты, рыдая, 
 Под гром победных батарей... 

 Всем,когонедосчиталасьродина,онпосвятилпослевойны такие 
 проникновенные стихи, как"ЯубитподоРжевом"и"Втотдень,когда 
 окончилась война". Это - настоящий реквием, простой, величавый и скорбный. 
 Без связи с погибшими, без памяти о них мы как бы не признаемценности 
 и своей жизни. 

 Что ж, мы трава? Что ж, и они трава? 
 Нет. Не избыть нам связи обоюдной. 
 Не мертвых власть, а власть того родства, 
 Что даже смерти стало неподсудно.[12] 

 Таков Твардовский. Он верен делу настоящего, верен и памяти прошлого. 
 А эта верность неотделима у него от чувства личной ответственности. 

 Я жил, я был - за все на свете 
 Я отвечаю головой. 

 Будутнеправыте,ктоувидитвэтихсловахсвойственноепоэтам 
 преувеличение или то неглубокое, почти механическое покаяние,котороебыло 
 так обычно в минувшие годы. 
 Поэту, утверждавшему, что насвете"непрожитьбезправдысущей", 
 нелегко было написать такие строки. 

 О том не пели наши оды, 
 Что в час лихой, закон презрев, 
 Он мог на целые народы 
 Обрушить свой верховный гнев... 

 Не так-то простобылоавтору"ВасилияТеркина","Домаудороги", 
 стихотворения "Я убит подо Ржевом" причислить себя к семье "певцовпочетной 
 темы". 

 Но кто из нас годится в судьи - 
 Решать, кто прав, кто виноват? 
 О людях речь идет, а люди 
 Богов не сами ли творят? 

 Не мы ль, певцы почетной темы, 
 Мир извещавшие спроста, 
 Что и о нем самом поэмы 
 Нам лично он вложил в уста. 

 Не те ли все, что в чинном зале, 
 И рта открыть ему не дав, 
 Уже, вставая, восклицали: 
 - Ура! Он снова будет прав... 

 Что ж, если опыт вышел боком, 
 Кому пенять, что он таков? 
 Великий Ленин не был богом 
 И не учил творить богов. 


 Каждой строчкой своей поэт как бы заявляет о том, что и оннесетдолю 
 ответственности за прошлое. 
 Мы помним, сколько добрых, полных сыновнейлюбвистиховпосвятилон 
 своей Смоленщине, своему родному краю. 
 И вот, говоря о последних годах эпохи, отмеченнойименемСталина,он 
 снова вспоминает 

 ...наш смоленский, 
 Забытый им и богом, женский 
 Послевоенный вдовий край. 


 Обращаясь все к тому же землякуидругу,онделитсяснимсвоими 
 горькими мыслями: 

 И я за дальней звонкой далью, 
 Наедине с самим собой, 
 Я всюду видел тетку Дарью 
 На нашей родине с тобой. 

 С ее терпеньем безнадежным, 
 С ее избою без сеней, 
 И трудоднем пустопорожним, 
 И трудоночью - не полней... 

 И все же - признается поэт - 

 Сама с собой - и то не смела 
 Душа ступить за некий круг. 

 То был рубеж запретной зоны, 
 Куда для смертных ход закрыт, 
 Где стража зоркости бессонной 
 У проходных вросла в гранит... 

 Почему же "душа не смела"? Ведь мызнаем,чточеловек,которыйэто 
 пишет, провел все годы войнынафронте,даивлитературеникогдане 
 отличался робостью. 
 Вспомним "Василия Теркина" или хотя бы строчки из"Книгипробойца", 
 которые были написаны в трудную пору войны: 

 Города сдают солдаты, 
 Генералы их берут. 

 "Ступить за некий круг" мешало душе многое, но, вероятно, большевсего 
 то чувство, которое не дает человеку выйти из строя - особенно на фронте,а 
 ведь вся эта эпоха была, в сущности, военной. 
 Никто не требовал от поэта этих признаний. Он мог бы легкоперейтииз 
 прошлого в настоящее и без того экзамена, который самсебеучинил.Ноон 
 неможет и не хочет забыть и малой доли пережитого. 

 Да, все, что с нами было, - 
 Было! 
 А то, что есть, - 
 То с нами здесь! 

 Не зачеркнуть в своем сознании прошлое имел в виду поэт, а подвести под 
 ним черту, чтобы снова обратиться к настоящему. 
 О том новом, что он успел увидеть в нашем настоящем, поэт говорит четко 
 и уверенно: 

 ...Мы стали полностью в ответе 
 За все на свете - 
 До конца. 

 И не сробели на дороге, 
 Минуя трудный поворот, 
 Что нынче люди, а не боги 
 Смотреть назначены вперед. 

 Подтверждение этому он находит и в крупных, ивсамых,казалосьбы, 
 незначительных приметах времени, открывающихся ему в пути. 
 И вместе с новыми дорожными наблюдениями и раздумьями большое исвежее 
 лирическое дыхание вливается в спокойные и сосредоточенные строки: 

 ...Не останавливалось время, 
 Лишь становилося иным. 

 Земля живая зеленела, 
 Все в рост гнала, чему расти. 
 Творил свое большое дело 
 Народ на избранном пути, 

 Страну от края и до края, 
 Судьбу свою, судьбу детей 
 Не божеству уже вверяя, 
 А только собственной своей 
 Хозяйской мудрости. 
 Должно быть, 
 В дела по-новому вступил 
 Его, народа, зрелый опыт 
 И вместе юношеский пыл... 

 А если кто какой деталью 
 Смущен, так правде не во вред. 
 Давайте спросим тетку Дарью - 
 Всего ценней ее ответ... 

 Для Твардовского народ - не отвлеченное и небезличноепонятие.Ив 
 этом сказывается тоже не отвлеченная инебезличная,аподлиннаялюбовь 
 поэта к народу. Времена меняются, и каждый раз в его поэмах народпредстает 
 в новом образе. То это Никита Моргунок, то Василий Теркин, тотеткаДарья, 
 которая вынесла на своих плечах тяготы военных и послевоенных лет. 
 МнениететкиДарьиотом, как идут у нас дела, конечно, 
 чрезвычайноважно. Ведь ее делами занята сейчасвсястрана-инасамом 
 высоком уровне, и на уровне любого колхозного собрания. 
 Но кое-какие приметы нового обнаружил в своих скитаниях по стране и сам 
 поэт. 

 ...на Днепре ли, 
 На Ангаре ль - в любых местах - 
 Я отмечал: народ добрее, 
 С самим собою мягче стал... 

 Я рад бывал, как доброй вести, 
 Как знаку жданных перемен, 
 И шутке нынешней и песне, 
 Что дням минувшим не в пример. 

 Ах, песня в поле, - в самом деле 
 Ее не слышал я давно. 
 Уже казалось мне, что пели 
 Ее лишь где-нибудь в кино, - 

 Как вдруг он с дальнего покоса 
 Возник в тиши вечеровой, 
 Воскресшей песни отголосок, 
 На нашей родине с тобой. 

 "На нашей родине с тобой..." Точно такими же словами кончаласьстрофа, 
 где шла речь о тетке Дарье "с еетерпеньембезнадежным,сееизбоюбез 
 сеней". Но как по-новому зазвучала та же строчка, когда, не меняя размераи 
 ритма, она влилась в другую строфу о песне с дальнего покоса: 

 И на дороге, в темном поле, 
 Внезапно за душу схватив, 
 Мне грудь стеснил до сладкой боли 
 Тот грустный будто бы мотив... 

 Я эти малые приметы 
 Сравнил бы смело с целиной 
 И ярким росчерком ракеты, 
 Что побывала за Луной... 

 За годом - год, за вехой - веха. 
 За полосою - полоса. 
 Нелегок путь. 
 Но ветер века - 
 Он в наши дует паруса... 

 Вступает правды власть святая 
 В свои могучие права. 
 Живет на свете, облетая 
 Материки и острова. 

 Широко охватиланашужизньпоэма,уместившаясявсегонадвухстах 
 двадцати двух небольших страничках книги. 
 Но наиболее емкой оказалась в ней глава "Так это было". 
 Сохраняя живость итеплотудневника,онавышладалекозапределы 
 личного опыта автора. 
 Глава эта дает образ эпохи, сложной и противоречивой. 
 И в прежнихпоэмахТвардовского-в"СтранеМуравии"и"Василии 
 Теркине" - была картина времени. Но там время служило фоном, адействующими 
 лицами были простые, безвестные, рядовые люди. 
 Здесь же эпоха выступила на первый план, и центральной фигурой оказался 
 ее виднейший представитель. 
 Это была нелегкая задача для лирического порта. 
 В том, как она решена, мы видим новые возможности, открывающиесяперед 
 зрелым талантом Твардовского. Тог драматизм,которымбылипроникнутыего 
 послевоенные лирические стихи и "Дом у дороги",проявилсяздесьвполную 
 силу. 
 И в то же время Твардовскийнискольконеутратилсвоейлиричности, 
 которая остается основой его дарования. Каждая его новая поэма не похожана 
 предыдущую. Сравните все четыре написанныеимпоэмы-"СтрануМуравию", 
 "Василия Теркина", "Дом у дороги", "За далью - даль". 
 С тем большим интересом (но безизлишнегонетерпения,ибопоследнюю 
 поэму он писал десять лет) будеммыждатьновойпоэмы-"новойдали", 
 обещанной нам. 

 --- 

 Есть ли у Твардовского недостатки? 
 На этот вопрос можно не без основания ответить словами Чернышевского из 
 письма к Некрасову: 
 "Есть ли у Вас слабые стихотворения? Ну, разумеется, есть. Почему ине 
 указать их, если бы пришлось говорить о Вас печатно? Но собственнодляВас 
 это не может иметь интереса, потому что они у Вас не более как случайности - 
 иногда напишется лучше, иногда хуже..." 
 Чернышевскому так и не пришлось или, вернее, не понадобилось указатьв 
 печати, какие именно некрасовские стихотворения онсчитал"случайностями". 
 Ему было дорого самое основное и существенное в поэзии Некрасова. От того-то 
 он и говорит с ним в своем письме так мягко и бережно, стараясьподдержать, 
 подбодрить поэта, знавшего горькие минуты сомнений. 
 У нас еще в недавние времена многиекритикиирецензентызанимались 
 главным образом поисками ошибок и недостатков, а если и хвалили кого-нибудь, 
 то очень осмотрительно и чаще всего хором, когда уже не было никакого риска. 
 Вряд ли могла ободрить писателяивдохновитьегонановыетрудытакая 
 осторожная, запоздалая, приуроченная к случаю похвала, отпускаемая к тому же 
 в точных аптекарских дозах. 
 Не пора ли нам научиться у великих критиков прошлого - уБелинскго,у 
 Чернышевского - умению радоваться удаче художника, пока еще он живиполон 
 сил,радоватьсяпо-настоящему,незанимаясь вычитанием общей суммы 
 недостатков из суммы достоинств или наоборот. 
 А Твардовский за четверть века поэтического трудадалнамтакмного 
 поводов для радости. 
 Перед нами - поэт, который смолодуизбежаллитературногомелководья, 
 где любят резвиться и плескаться те, ктодажеинепомышляетодальнем 
 плавании. 
 В одном из стихотворений он говорит: 

 Не много надобно труда, 
 Уменья и отваги, 
 Чтоб строчки в рифму хоть куда 
 Составить на бумаге... 

 Покамест молод, малый спрос: 
 Играй. Но бог избави, 
 Чтоб до седых дожить волос, 
 Служа пустой забаве [13]. 

 Жизнь хорошо подготовила Твардовского к серьезному писательскому делу. 
 Природу он узнал и полюбил еще со времен своего "пастушеского детства". 
 Недаром мы находим у него такие своеобразные определения времен года: 

 Еще не та была пора, 
 Что входит прямо в зиму, 
 Еще с картошки кожура 
 Счищалась об корзину. 

 Но становилась холодна 
 Земля нагрева летнего, 
 И на ночь мокрая копна 
 Впускала неприветливо... [14] 

 Не всякому из нас случалось искать приюта на ночь в мокрой копне... 
 Или вот как, например, изображает порт самые поздние дни осени: 

 Но уже темнеют реки, 
 Тянет кверху дым костра, 
 Отошли грибы, орехи. 
 Смотришь, утром со двора 
 Скот не вышел. В поле пусто. 
 Белый утренник зернист. 
 И свежо, морозно, вкусно 
 Заскрипел капустный лист... [15] 

 Опытным, понимающим глазом смотрит Твардовскийина"оббитыйветром 
 перестой" таежного леса, где поездмчитсяпобесконечнойпросеке,ина 
 совсеминую,гораздоболееприветливуюприроду,открывающуюсяемуза 
 Хабаровском: 

 ...Краснолесье - 
 Не то леса, не то сады. 
 Поля, просторы - хоть залейся, 
 Покосы буйны - до беды...[16] 

 Любовь к земле у Твардовского старше его самого: онадосталасьемув 
 наследство. 
 С землей связаны самые первые, самые глубокие впечатления егодетства. 
 Земля для поэта - живая. 

 И день по-летнему горяч. 
 Конь звякает уздой. 
 Вдали взлетает грузный грач 
 Над первой бороздой. 

 Пласты ложатся поперек 
 Затравеневших меж, 
 Земля крошится, как пирог, - 
 Хоть подбирай и ешь... 

 Земля! 
 От влаги снеговой 
 Она еще свежа, 
 Она бродит сама собой 
 И дышит, как дежа... 

 Земля! 
 Все краше и видней 
 Она вокруг лежит. 
 И лучше счастья нет - на ней 
 До самой смерти жить... [17] 

 С детства зародилась у порта и другая любовь-кслову,кпеснеи 
 сказке. 
 Он пишет: 

 Нет, жизнь меня не обделила, 
 Добром своим не обошла. 
 Всего с лихвой дано мне было 
 В дорогу - света и тепла. 

 И сказок в трепетную память, 
 И песен матери родной, 
 И старых праздников с попами, 
 И новых с музыкой иной...[18] 


 Порту,рожденномувдеревне, чистое, звучное, образное слово 
 тожедосталось по наследству. Недаром Лев Толстой в свое время утверждал, что 
 учиться хорошему русскому языку надо у крестьян и даже у крестьянских ребят. 
 Но, усвоив с детских лет живую, прихотливую, играющуювсемиоттенками 
 чувств народную речь, Твардовский никогда не увлекалсясловеснымиузорами, 
 не щеголял попусту красным словцом. 
 В трудовом быту слово приходит к человеку вместе с делом - с работой. 
 Можетбыть,именнопоэтомумыинаходимуТвардовского глагол 
 "работать" в самых разных сочетаниях: 

 ...Врываясь в даль, работал поезд... 
 ("За далью - даль") 

 Тяжела, мокра шинель - 
 Дождь работал добрый... ("Василий Теркин") 

 Он! И меня узнал он, с ходу 
 Ко мне работает плечом... ("За далью - даль") 

 Вероятно, поэт и сам не замечает своего пристрастиякэтомуглаголу, 
 который появляется у него каждый раз в ином значении. 
 В напряженной, бодрой и ладной работе, которую Твардовский наблюдална 
 перекрытии сибирской реки, он видел проявление той же удалиисилы,какою 
 народные былины наделили когда-то Ваську Буслаева и Микулу Селяниновича. 
 Разумеется, у нашего поэта нет и намека на стильстаринныхбылин.Он 
 пишет современным, лишенным какой бы то ни было стилизации языком. Работу на 
 Ангаре он изображает со строгой деловой точностью. А получается идельнои 
 поэтично. 

 ...И, точно танки РГК, 
 Двадцатитонные "минчане", 
 Качнув бортами, как плечами, 
 С исходной, с грузом - на врага...[19] 

 Кажется, будто речь идет здесь не омашинах,аолюдях-одюжих 
 парнях, изготовившихся для кулачного боя. 
 Недаром автор называет огромные самосвалы Минского завода -точноони 
 люди - "минчанами". 
 В свое времязамечательныйлирическийпоэтСергейЕсенинписалс 
 нежностью инескрываемойгрустьюокрасногривом,тонконогомжеребенке, 
 которого обгоняет поезд: 

 Милый, милый, смешной дуралей, 
 Ну, куда он, куда он гонится? 
 Неужель он не знает, что живых коней 
 Победила стальная конница? [20] 

 У Александра Твардовского, тоже родившегося в деревне, нетвдушени 
 горечи, ни предубеждения против самосвалов, самолетов,поездов,тракторов, 
 противуральскогоконечногомолота,которыйзаглушил своим грохотом 
 "сиротский звон" всех деревенских наковален. 
 Твардовский не боится техники, но и не обожествляет ее. Она естественно 
 входит в его стихи, не загромождая их собой и почти не требуя особого места. 
 Его пример показывает нам, что существованию подлинной поэзии нисколько 
 не угрожает самое мощное развитие техники. Ведь вот умеет же наш современный 
 поэт, живущий в атомном веке, писать о полевыхпросторахилеснойтишине 
 ничуть не менее свежо и непосредственно, чем писаливтупору,когдадо 
 человеческого слуха еще не долетал рокот мотора. 
 У кого из прежних крестьянских - да и не только крестьянских-поэтов 
 вы найдете строчки о покосе более проникновенные, чемте,которыенаписал 
 наш современник Твардовский: 

 В тот самый час воскресным днем, 
 По праздничному делу, 
 В саду косил ты под окном 
 Траву с росою белой. 

 Трава была травы добрей - 
 Горошек, клевер дикий, 
 Густой метелкою пырей 
 И листья земляники. 

 И ты косил ее, сопя, 
 Кряхтя, вздыхая сладко. 
 И сам подслушивал себя, 
 Когда звенел лопаткой: 

 Коси, коса, пока роса. 
 Роса долой - и мы домой. 

 Таков завет и звук таков. 
 И по косе вдоль жала, 
 Смывая мелочь лепестков, 
 Роса ручьем бежала. 

 Покос высокий, как постель, 
 Ложился, взбитый пышно. 
 И непросохший сонный шмель 
 В покосе пел чуть слышно. 

 И с мягким махом тяжело 
 Косье в руках скрипело. 
 И солнце жгло, и дело шло, 
 И все, казалось, пело: 
 Коси, коса, пока роса. 
 Роса долой - и мы домой... [21] 

 Со времен Кольцова и Никитина всех поэтов, вышедших из крестьянства или 
 писавшихпреимущественноодеревнеиомужиках,причисляликособой 
 категории. 
 Даже Сергей Есенин, с юношеских лет покинувший деревню,неукоснительно 
 сохранял некоторые традиционные особенности деревенскогостиляивсвоем 
 внешнем обличии (несмотря нацилиндрилайковыеперчатки),ивманере 
 письма. 

 Эх вы, сани! Что за сани! 
 Звоны мерзлые осин. 
 У меня отец - крестьянин, 
 Ну а я - крестьянский сын...[22] 

 Твардовский тоже крестьянский сын, никогда не порывавший кровнойсвязи 
 с деревней. Но его никак не зачислишь в категориюкрестьянскихпоэтов.Он 
 никогда ни в малейшей степени не гримировался,непричесывалсяподстиль 
 этой категории, в сущности уже отжившей свойвек.Этобольшойсоветский, 
 русский поэт, - пишет ли он о деревне или о городе. 
 Вспомните, что говоритоно"порыведушиартельной",которымбыл 
 охвачен "сборный, но отборный" народ, работавший на Ангаре. 
 В этом порыве ...все слилось -нидатьнивзять:Иудальрусская 
 мирская, И с ней повадка заводская, И строя воинского стать... [23] 

 Такоеслияниеили,вовсякомслучае,сближениехарактерныхчерт 
 крестьянина,заводскогорабочего,солдата(асплошьирядомвсеэто 
 сочетается в одном лице) - знаменательная черта эпохи. 
 Этот новый сплав превосходно определяют серьезные ивдумчивыестрочки 
 Твардовского. Сам он - человек, пришедший к большой культуренеспустыми 
 руками, а с богатым запасом житейского практического опыта и с тем наследием 
 исконной народной культуры, которая проявлялась у крестьянства и в быту, и в 
 разного рода художествах, и в словесном и песенном творчестве. 
 Поэт помнит с детства 

 Не тот порядок и уют, 
 Что, никому не веря, 
 Воды напиться подают, 
 Держась за клямку двери, 

 А тот порядок и уют, 
 Что всякому с любовью 
 Как будто чарку подают 
 На доброе здоровье [24]. 

 Это - то главное и лучшее, что вынес Твардовский из своего деревенского 
 прошлого. Да еще память о мальчишеских годах, где для него было вдоволь 

 И летних гроз, грибов и ягод, 
 Росистых троп в траве глухой, 
 Пастушьих радостей и тягот, 
 И слез над книгой дорогой... [25] 

 Но, должно быть, самый глубокий след оставила в его памятикузница"в 
 тени обкуренных берез", знакомая ему чуть ли не с первых лет жизни. 

 И отсвет жара горнового 
 Под закопченным потолком, 
 И свежесть пола земляного, 
 И запах дыма с деготьком - 
 Привычны мне с тех пор, пожалуй, 
 Как там, взойдя к отцу в обед, 
 Мать на руках меня держала, 
 Когда ей было двадцать лет... 

 И этот голос наковальни, 
 Да скрип мехов, да шум огня 
 С далекой той поры начальной 
 В ушах не молкнет у меня. 
 Не молкнет память жизни бедной, 
 Обидной, горькой и глухой, 
 Пускай исчезнувшей бесследно, 
 С отцом ушедшей на покой... 

 Когда читаешь Твардовского, кажется, будто сам народговоритосебе, 
 говорит богато, красочно, щедро, подчас мешая слезы со смехом. 
 Да, в сущности, народ никогда - ни в нужде, ни в беде-невпадалв 
 безнадежность, в уныние, не терялсвоегодрагоценногодара-веселойи 
 задорной шутки. 
 Не случайно один из первых портов, вышедших из бедного, простоголюда, 
 шотландецБернс,писалвответнаунылыерассужденияотом, какой 
 безысходно-тяжкий удел достался жителям лачуг: 

 А поглядишь - в конце концов 
 Немало статных молодцов 
 И прехорошеньких подружек 
 Выходит из таких лачужек... [28] 

 Народ всегда верил в свои жизненные силы. 
 Ведь рядом с песнями, полными печалиираздумья,онсоздалстолько 
 веселыхплясовых,шуточных песен, такую россыпь бойких, звонких, 
 пересмешливых частушек. 
 Наша литературная крестьянская поэзия была куда однообразнее и беднее. 
 Понадобились революция и всеобщая грамотность,чтобыручьинародного 
 творчества влились в большую поэзию страны. 
 Образцы этой поэзии, достигшей высокой ступени развития, но сохраняющей 
 всю свежесть народных песенных ключей, мы находим в поэмах Твардовского. 

 --- 

 Никогда еще лирика, котораятребуетотпортаглубокой 
 сосредоточенности, не жила в такой бурной, непрерывно меняющейся обстановке, 
 как внашидни.Ивсежеонасуществует.Война,блокада,небывалые 
 опустошения - ничто не могло ее заглушить. Кактрава,пробиваласьонана 
 истоптанных, разрытых танками дорогах и на пожарищах. 
 О войне Твардовский написал много стихов и две нормы - "Василий Теркин" 
 и "Дом у дороги". Поэмы эти так несхожимеждусобой.Вторая-лиричнее, 
 грустнее, тише. В обеих жизнь идет рядом со смертью. Нопервуюпронизывает 
 веселая, несокрушимая удаль Василия Теркина. Во второйучаствуетмножество 
 людей - солдат, беженцев из краев, занятых неприятелем, а сквозьвсюпоэму 
 проходит какбыпрерывистойлиниейсудьбаоднойсемьи,которуювойна 
 разделила и несет по разным дорогам. 
 Однако самое существенное различие этих поэм заключается в том,чтов 
 первой из них действие происходит главным образом на фронте, а вовторой- 
 преимущественно в тылу. 

 Томила б только ты бойца, 
 Война, тоской знакомой, 
 Да не пылила б у крыльца 
 Его родного дома. 

 Давила б грузным колесом 
 Тех, что твои по списку, 
 Да не губила б детский дом 
 Пальбой артиллерийской. 

 В тылу война подбирается к самому сокровенному в жизни людей. 
 Началу войны в поэме - какэтобылоивжизни-предшествуетна 
 редкость ясный, тихий день. Муж - глава семьи - коситусебявсадупод 
 окном своего дома траву. А жена ждет его к обеду. 

 Помытый пол блестит в дому 
 Опрятностью такою, 
 Что просто радость по нему 
 Ступить босой ногою. 

 И хорошо за стол свой сесть 
 В кругу родном и тесном 
 И, отдыхая, хлеб свой есть, 
 И день хвалить чудесный. 

 Коси, коса, пока роса, 
 Роса долой - и мы домой... 

 Иэту-торадость,покой,любовь,этотсияющийчистотой-точно 
 стеклянный - дом сейчас, через несколько минут, вдребезги разобьет война. 
 И вот уже отец семьи, не докосив луга, "в походзапоясался",абабы, 
 оставшиеся в селе без мужей и сыновей,берутсязалопаты-перекапывают 
 дорогу, по которой может, должен прийти враг. 

 И сколько рук - не перечтешь! - 
 Вдоль той канавы длинной 
 Живьем приваливали рожь 
 Сырой, тяжелой глиной. 

 "Живьем хлеба, живьем траву", - словно стяжестьюнасердцеговорит 
 автор. Ведь для него все это и в самом деле живое. 
 С той же болью рассказывает он о том, как гонит война"зеленойулицей 
 села" стариков, старух, детей со всего края. 

 Смешалось все, одной беды - 
 Войны знаменье было... 
 Уже до полудня воды 
 В колодцах не хватило. 

 И ведра глухо грунт скребли, 
 Гремя о стенки сруба, 
 Полупустые кверху шли, 
 И к капле, прыгнувшей в пыли, 
 Тянулись жадно губы... 

 Нет, ты смотреть не выходи 
 Ребят на водопое. 

 Скорей своих прижми к груди, 
 Пока они с тобою... 

 Читая эти строки, в которых так правдиво и четко отразилось летосорок 
 первого года, невольно вспоминаешь старинные предания о народныхбедствиях, 
 слышишь тревожный гул набата. 
 Но даже и в этой трагической поэме Твардовского речь идет не осмерти. 
 Самыми жаркими, какие только можно найти, словами говоритонаожизни,о 
 семье, о любви. 
 Героиня поэмы АннаСивцова,однаизмножествасоветскихженщин- 
 солдатских жен, любит, тоскует, ждет, надеется с такой силой и страстью,на 
 которые способна только богатая и цельная женская душа. 

 Любила - взгляд не оброни 
 Никто, - одна любила. 
 Любила так, что от родни, 
 От матери отбила. 

 Пускай не девичья пора, 
 Но от любви на диво 
 В речах остра, 
 В делах быстра, 
 Как змейка, все ходила. 

 В дому - какое ни житье - 
 Детишки, печь, корыто - 
 Еще не видел он ее 
 Нечесаной, немытой. 

 И весь она держала дом 
 В опрятности тревожной. 
 Считая, может, что на том 
 Любовь вовек надежней. 

 И та любовь была сильна 
 Такою доброй силой, 
 Что разлучить одна война 
 Могла. 
 И разлучила. 

 В этом отрывке каждое слово живет и трепещет. Даже"опрятность"здесь 
 тревожная. 
 Тяжело ложатся только последние слова: "И разлучила". 
 А самая разлука происходит в поэме донельзя просто: 

 В тот первый день из горьких дней, 
 Как собрался в дорогу, 
 Велел отец беречь детей, 
 Смотреть за домом строго, 

 Велел детей и дом беречь, - 
 Жена за все в ответе, - 
 Но не сказал, топить ли печь 
 Сегодня на рассвете. 

 Так, на полном ходу, обрывается мирная жизнь семьи.Никакиедолгиеи 
 слезные проводы не показались бы нам такими горькимиизначительными,как 
 это суровое крестьянское расставание. 
 Должно быть, автор потому и не далособыхприметсвоимгероям,чьи 
 судьбы проходят через всю поэму, что их устами говорит сама жизнь, попранная 
 войной и борющаяся со смертью. 
 И, пожалуй, нигдеэтотголосжизнинезвучиттаквнятно,какв 
 разговоре, который мысленно ведетматьсосвоимребенком,родившимсяв 
 немецком плену, за колючей проволокой, в сыром бараке, куда сквозьщелисо 
 свистом врывается ветер. 

 Целуя зябкий кулачок, 
 На сына мать глядела: 

 А я при чем, - скажи, сынок, - 
 А мне какое дело? 

 Скажи: какое дело мне, 
 Что ты в беде, родная. 
 Ни о беде, ни о войне, 
 Ни о родимой стороне, 
 Ни о немецкой чужине 
 Я, мама, знать не знаю. 

 Зачем мне знать, что белый свет 
 Для жизни годен мало? 
 Ни до чего мне дела нет, 
 Я жить хочу сначала. 

 Я жить хочу, и пить, и есть, 
 Хочу тепла и света, 
 И дела нету мне, что здесь 
 У вас зима, не лето... 

 Я мал, я слаб, я свежесть дня 
 Твоею кожей чую. 
 Дай ветру дунуть на меня - 
 И руки развяжу я. 

 Но ты не дашь ему подуть, 
 Не дашь, моя родная, 
 Пока твоя вздыхает грудь, 
 Пока сама живая... 

 Я сплю крючком, - ни встать ни сесть 
 Еще не в силах пленник, 
 И не лежал раскрытый весь 
 Я на твоих, коленях... 

 "Дом у дороги" - самая лиричная не только из поэмТвардовского,аиз 
 всех, какие только можно вообразить. 
 В сущности, это песня, говорящая о чувствах, а действия в ней не так уж 
 много. Но автор умеет создавать всею несколькими словами и сцену действия, и 
 образы своих героев, хотя внешнего облика на этот раз он не придал никому из 
 них. Да это и не требовалось. Автору нужны были самыетипичныеизрусских 
 людей и чувства, общие всему советскому народу. 
 Такие образы могли бы легкопревратитьсявнекиесимволы,еслибы 
 Твардовский не наделилихсовсейщедростьюсвоеготалантаподлинными 
 жизненными чертами. 
 Вот возвращается на родину от стен Берлина знакомый нам солдат. 
 Ни своего дома, ни двора он не нашел. Не нашел и семьи. 

 И там, где канули в огне 
 Венцы, столбы, стропила, - 
 Темна, жирна по целине, 
 Как конопля, крапива - 

 Глухой, нерадостный покой 
 Хозяина встречает. 
 Калеки-яблони с тоской 
 Гольем ветвей качают... 

 Присел на камушек солдат 
 У бывшего порога. 
 Больную с палочкою в ряд 
 Свою устроил ногу. 

 А через денек-другой 
 Перекурил, шинель долой, 
 Разметил план лопатой. 
 Коль ждать жену с детьми домой, 
 Так надо строить хату. 

 А где боец за столько лет 
 Себе жилья не строил! 
 Не только там, где лесу нет, 
 А нет земли порою... 

 Твардовский не рассказывает нам, как вернулась домой солдатскаясемья, 
 - это предугадывается само собой. 
 Его песня-поэма кончается в ту пору года, когданачаласьвойна,-в 
 сенокос. 
 К покосу был окончен дом, 
 Как раз к поре горячей. 
 А сам солдат ютился в нем 
 Со дня, как строить начал. 

 На свежеструганом полу, 
 Что облекал прохладой, 
 Он отдыхал в своем углу 
 С великою отрадой. 

 Да что! У смерти на краю, 
 На каждом новоселье 
 И то любитель был свою 
 Обжить, устроить келью. 

 Не знаешь, год иль день там быть, 
 А все же и в землянке 
 Охота гвоздь на место вбить, 
 Зажечь фитиль в жестянке, 

 Водой, дровами запастись, 
 Соломой побогаче. 
 А там - приказ. И в ночь снялись, 
 И с тем жильем навек простись! - 
 А жить нельзя иначе... 

 Трудно найти другое поэтическое произведение,гдеговорилосьбытак 
 отчетливо о самом основном в жизни: о доме, о жилом уюте, возможном дажена 
 кратковременном привале, о семье, надолго разлученной, но спаяннойлюбовью, 
 которая не угасает ни на фронтовых дорогах,нивземлянке"усмертина 
 краю", ни на чужбине, в сыром бараке, где матьгреетноворожденногосвоим 
 дыханием и молча поет ему колыбельную песню. 
 Такаяпоэмамоглавозникнутьтольковгодывеликих потрясений, 
 обнаруживших жизнь до самого ее основания. 
 А ту беспримернуюстойкость,котораявыдержалатягчайшиеиспытания 
 военных лет, вернеевсегоможнобылообнаружитьвнеприхотливойсемье 
 простых, закаленных трудом людей, издавна знакомых Твардовскому. 
 Поэма "Дом у дороги" полна любви к жизни и веры в человека. 
 И сила ее - в той предельной, естественной, какдыхание,простоте,с 
 какой только и можно говорить в суровую пору о несокрушимой радости жизни, о 
 любви.